«Секс», часть 3Всё-таки будет ещё четвёртая часть. И она уж точно последняя.Название: Секс
Жанр: драма, романс
Пейринг: Эрик/Чарльз
Рейтинг: NC-17
Скачать третью часть в доке -
www.sendspace.com/file/hatt20Первая часть -
roksen.diary.ru/p189935407.htmВторая часть -
roksen.diary.ru/p190165581.htmЧасть 3. Право.~ 5 300 слов.
Чарльз закрыл дверь и включил ночник. Сумрачный свет лизнул Леншерра в лицо. Леншерр поморщился, отмахиваясь от него, как от назойливой мухи.
— Ничего не хочешь мне сказать?
— Успокойся.
— Я спокоен.
— Нет, не спокоен, — Леншерр слабо усмехнулся и со значением добавил: — Просто успокой свой мозг.
За стенкой в коридоре пронеслась ватага детей. Ужас, нахлынувший на Чарльза в эту секунду, имел простую природу: всё это происходило в реальности, не было никаких снов, не было видений и случайностей. Всё настоящее.
И Леншерр — настоящий.
Реальность была безжалостна к Чарльзу, она не делала поблажек и ничего не списывала со счетов. Он закрыл руками лицо и молча простоял так несколько секунд, пытаясь подчиниться, успокоиться, дать себе минутную передышку. Леншерр сделал пару неуверенных шагов и тусклым голосом позвал:
— Чарльз?..
— Не подходи ко мне.
Чарльз открыл глаза. Леншерр послушно застыл на месте; лицо его не выражало раздражения — только покорность и смирение, непривычные и оттого пугающие. Леншерр был готов слушаться любого его слова.
Чарльз вдруг понял, что так было всегда. Леншерр всегда подчинялся ему, и никому другому. У других не было права на власть, но право Чарльза Эрик охотно признавал. Даже тогда, когда Чарльз и сам в него не верил. Сейчас, например.
Сколько лет понадобилось, чтобы это понять? Семь?
Твою мать, семь лет.
— Я хочу узнать всё по порядку, — сказал Чарльз. — Немедленно.
— Ты уже всё знаешь.
— Нет, не знаю.
— Знаешь, — ровным голосом возразил Эрик. — В конце концов, это ведь ты всё устроил.
Чарльз вытащил из кармана письмо и отдал Леншерру. Леншерр осторожно принял его из рук, опустил взгляд на карандашные слова «Ты не один» и улыбнулся. Улыбка омолодила его на годы.
— Да, мне это тоже понравилось.
— Выходит, ты знал, что это... это...
— Что это ты пишешь письма? Конечно.
— Но ты не сказал мне.
— Нет.
Леншерр не стеснялся. Казалось, всё, что его тревожило, — это состояние Чарльза. Буквы на бумаге утратили смысл, объяснения — тоже. Эрик не бился в агонии, не упрекал, не закатывал истерик, как Мистик. Он только смутно беспокоился и бросал на Чарльза тревожные взгляды: мол, как ты? Всё нормально? Успокойся, всё уже позади.
Это выбивало из колеи.
Чарльз сел в кресло, откинув голову на спинку. Боль в висках понемногу утихала, и по мере её отступления мысли выстраивались в ровную колею.
— Значит, мои сны о тебе вовсе не были снами.
— Нет.
— Всё это происходило в реальности.
— Да.
— Я писал тебе письма... писал чужой рукой... господи, карандаши! Ну конечно. Все письма написаны карандашами, потому что у твоих сторожей не было ничего металлического. У них не было ни стержней, ни ручек, только карандаши...
Леншерр удовлетворённо кивнул.
— Я забирался в их разум и писал тебе письма, а потом подкладывал в камеру, находясь в теле другого человека.
— Верно.
— А когда я говорил с тобой... там, во снах... я тоже был в чужом теле?
— Постоянно.
— Но ты не выказывал удивления.
— Я быстро привык.
— И сегодня тоже? Сегодня, здесь, несколько минут назад...
— Ты был в теле какого-то подростка.
Чарльз не сдержал иронии и спросил:
— Ты поэтому меня оттолкнул?
— Ну, Чарли, я же не трахаюсь со школьниками.
Чарльз не сдержался и захохотал. Леншерр тоже усмехнулся. Но никакой радости в смехе не было, и он быстро утих.
— Что ж, — сказал Чарльз. — Это многое объясняет.
— Это объясняет всё.
Чарльз замолчал и уставился в пол. Леншерр некоторое время неподвижно стоял на месте, как статуя в мраморе, а потом отмер, подошёл к спинке кресла и осторожно положил руки Чарльзу на плечи. Тот вздрогнул. По телу прошла мгновенная волна дрожи. Чарльз дёрнулся, как от застарелой боли, но не вывернулся и не сбросил чужие руки с плеч.
— Ты думаешь, что здесь есть какое-то противоречие, — тихо, почти шёпотом сказал Эрик. — Но противоречия не существует. Ты просто запутался, слишком долго от себя бегал. Всё дошло до того, что единственную адекватную реальность ты стал воспринимать как сон. Проваливался в неё, как в сон, и забывал об этом, как забывают о сне. Но я ничего не забыл, Чарльз. И больше не дам тебе бегать.
— Зачем? — устало спросил Чарльз. — Какое тебе дело, господи?
— Я очень долго ждал, когда ты себя примешь. Ты почти сделал это. Но у меня больше нет сил смотреть на твою агонию. Это не в моих интересах.
— Почему? Зачем тебе заботиться о том, как я себя чувствую, какое это имеет значение?
— Мне это нужно, — пожав плечами, ровно сказал Эрик. — Я собственник, Чарльз. Я не хочу, чтобы умерло то единственное, чем я всё ещё дорожу.
— Дорожишь чем — сексом?
— Сексом, — со смешком сказал Леншерр. — Ну да.
Повисла тишина. Она не нервировала. Чарльз не ощущал в ней никакой натянутости. Наконец Чарльз очнулся и сказал:
— Хорошо. Всё это сделал я. Я писал тебе письма, я приходил к тебе, я вытащил тебя оттуда. Я приходил к тебе постоянно. Но ты ни разу не обмолвился об этом. Ты не признался ни мне, ни ЦРУ...
— Да.
— Почему?
— А что бы ты сделал, если бы я признался?
Чарльз оглянулся на него и уткнулся взглядом в пристальные серые глаза.
— Прости?..
— Я спрашиваю не риторически. Меня интересует ответ.
Чарльз хмыкнул и ответил:
— Я бы сошёл с ума.
— Значит, ответ таков: я не хотел, чтобы ты сошёл с ума. Я хотел, чтобы ты понял всё самостоятельно, без моей помощи. И ты понял. Ты хоть понимаешь, как это ценно? Если бы ты узнал об этом тогда, когда находился во власти ЦРУ, ты бы выдал им себя без промедлений, потому что счёл бы себя виновным. Система держалась на твоей покорности.
— Значит, теперь покорности больше нет?
— А сам-то ты как думаешь?
Чарльз улыбнулся ему. Что-то в лице Эрика изменилось. Он медлил секунду, потом круто развернул к себе кресло, сел на пол и вцепился в колени Чарльза — так, будто от этого зависела жизнь.
— Чарльз, чёрт побери, хватит! Не позволяй им этого. Не позволяй диктовать, что хорошо, а что нет. Ты хозяин себе, не позволяй этим скотам думать, что ты ответственен за их жизни. Не позволяй помыкать собой, ты же... ты же создан для большего.
— Я знаю.
— Ты знаешь, но боишься! Боишься, чёрт возьми, и боялся годами — того, что они не поймут тебя, что они осудят, что они загнутся без тебя, что ты должен им самого себя. Ты не раб этим людям.
— Эрик, я так перед тобой виноват.
— Да нет же! Ты больше ни в чём не виноват. Посмотри мне в глаза. Посмотри немедленно, или я заставлю.
Чарльз выразительно поднял брови, и Леншерр осёкся.
— Прости.
— Эрик, что ты хочешь услышать?
— Я хочу услышать, что ты невиновен. Я хочу услышать, что твой разум — блестящий, лучший разум из всех, какие я встречал, — стоит большего, чем прислужничество. Я хочу услышать, что ты понимаешь, кто ты и в чём твоя ошибка.
— Знаешь, я последние годы всё гадал, почему в мире происходит всё меньше и меньше полезного. Почему всё так складывается. Почему никто не хочет управлять, почему никто не желает создавать...
— Потому что они не способны создавать, — жёстко сказал Леншерр, — но им это и не нужно. Им не нужно управлять миром. Достаточно управлять тобой.
— Ты ведь всё это знал, да? Ты знал это — тогда?
— Всегда, — тихо сказал он.
Помолчал и добавил:
— Чарльз... я знаю, что ты избегаешь телепатии. Какая-то часть внутри тебя избегает — та, которую ты ошибочно считаешь осмысленной. Ты избегаешь своего таланта, потому что думаешь, что он каким-то образом принадлежит человечеству. Ты вынужден не пользоваться телепатией, чтобы не отдавать её на службу чужакам. Я понимаю это. Но в этот раз прошу тебя кое-что посмотреть.
Он ещё не закончил фразу, а Чарльз уже всё понял: и то, что увидит, и к чему это приведёт.
Он понял всё так ясно и звонко, как бывает в саду в безоблачный полдень: заметен каждый лепесток, росток травы и всё, что скрывается за деревьями. Солнце высвечивает каждую травинку, и, куда бы ты ни повернулся, всюду открывается обновлённая реальность, понятная и чистая, не обезображенная сумеречными тенями.
Леншерр увидел это в его глазах и послушно прикрыл веки.
Чарльз приложил палец к виску.
* * *
Чарльз не был в этой комнате раньше, но всё здесь было ему знакомо. Государственные учреждения такого типа одинаковы, как заводские кукольные дома; в них создана иллюзия уюта и индивидуальности, но ни того, ни другого нет. Одни и те же стулья и столы, тот же свет из притворно обнажённых окон. Простота и обнажённость этого порядка напоминали не нагую Венеру. Всё это навевало лишь смутные мысли о шлюхах.
Чарльз увидел комнату, а затем — её посетителей. Их было шестеро: Галлахер (его молодость была ещё смутно заметна), четыре его помощника и Эрик Леншерр.
— Итак, мистер Леншерр... могу я называть вас мистером Леншерром?
— А какой выбор?
— Я слышал, что вас также называют Магнето.
— Что ж, раз слышали, называйте меня Магнето.
Галлахер бегло взглянул ему в глаза. Эрик растянул губы в широком оскале.
— Итак, Магнето... Прежде всего простите, что подняли вас в такую рань, но нам было необходимо...
— Что вы. Я сам с удовольствием приехал.
Галлахер снова посмотрел на него, теперь уже с тревогой.
— В самом деле?
— Я бы не приехал, если бы не захотел.
— Ах. Ну да. Вы у нас крайне своевольный человек.
— Рад, что вы это понимаете.
— Нет нужды напоминать, насколько ваше присутствие ценно для нас, — продолжил Галлахер. Его взгляд неустанно шарил по лицу Леншерра, будто пытаясь найти что-то, но ничего не находил. — Должен сказать, наша вчерашняя встреча здесь порядком навела шороху... Вы с профессором Ксавье очень впечатлили директора.
— Не сомневаюсь.
— Коль так, то вы должны понимать и причину такого отношения. Директор ЦРУ не привык к тому, что ему угрожают.
— Я отлично его понимаю. Я ведь тоже не привык к угрозам.
— На что вы намекаете?
— Я не намекаю, а говорю прямым текстом: я не привык к угрозам, поэтому ваши угрозы терпеть не буду. Директор ЦРУ может ощутить на собственной шкуре, как неприятны подобные инциденты. Быть может, это чему-то его научит.
Губы Галлахера скривились, но он быстро взял себя в руки.
— Уж не хотите ли вы сказать, что вам безразличны наши требования?
— Совершенно верно. Мне они безразличны. Я заинтересован в обоюдовыгодных отношениях. Если вы не готовы предложить их, то нам не о чем говорить.
— Мы предлагаем такие отношения.
— В самом деле? Я, кажется, прослушал в прошлый раз.
Лицо Галлахера пошло пятнами. Он открыл рот и медленно весомо проговорил:
— Мы предлагаем вам нашу лояльность в обмен на то, что вы не станете предъявлять никаких претензий и не будете применять силу против нас.
— Лояльность? Как интересно. Что это значит?
— Прошу прощения?
— Я хочу знать, что вы понимаете под лояльностью.
— Вашу безопасность.
— Выходит, вы будете меня охранять?
— Если вам угодна такая формулировка.
— Окей. Угодна. От кого именно вы собираетесь меня охранять? От себя самих?
Цвет лица Галлахера менялся от слова к слову.
— Представьте, что вам в лицо направляют пистолет, мистер Галлахер. И говорят: пистолет не выстрелит, если вы нам заплатите. Как, по-вашему, можно ли назвать это охраной?
— Мистер... Магнето... вы играете с огнём. Мы преследуем гуманные цели.
— Гуманность — чушь собачья. Я хочу, чтобы вы не трогали ни меня, ни профессора Ксавье, ни школу, и не думаю, что подобное желание требует оплаты. Плату за жизнь, мистер Галлахер, обычно взымают рэкетиры. Но вы не хотите называться рэкетирами. Вы хотите соблюсти требования закона. Вы хотите, чтобы я пошёл на ваши условия добровольно. Вы хотите показать мне кнут, но не хотите им ударять.
— Но нам нужно ваше согласие.
— Согласие на то, что вы вправе распоряжаться моей жизнью? Такого согласия я вам не дам.
— Значит, ваш путь — насилие?
— Сам по себе — нет. Но насилие как средство самозащиты я признаю в полной мере. Я признаю право сопротивляться, когда кто-то мне угрожает. Ваши попытки сделать всё добровольно на ниве гуманности пройдут с профессором Ксавье, но не со мной.
Галлахер вновь нацепил на лицо безликую улыбку и натянуто сказал:
— Вы очень сложный человек, Магнето.
— Что вы. Я простой.
— С профессором Ксавье намного легче вести дела.
— Это ненадолго.
Повисла тишина. Безмолвные друзья Галлахера ощутимо напряглись.
— Я прошу прощения... вы собираетесь настроить профессора против нас?
— Нет, мистер Галлахер. Это сделаете вы сами.
На сей раз тишина была поражённой. Галлахер открыл рот и в замешательстве не сразу нашёл, что сказать. Наконец, отмерев, он бросил:
— Я не понимаю.
— Давайте я обрисую вам развитие событий, — любезно сказал Леншерр. — Сегодня вы предлагаете нам безопасность в обмен на то, чтобы мы не высовывались. Требование само по себе абсурдное, поскольку мы граждане Соединённых Штатов, и безопасность гарантирована нам конституцией. Таким образом, вы предлагаете ничего в обмен на безмолвие. Завтра вы предложите своё ничего в обмен на сотрудничество, и школа будет вынуждена подчиняться вам перед угрозой насилия. Вы станете эксплуатировать этот инструмент всё с большим и большим размахом, руководствуясь покорностью ваших жертв, и однажды ваша политика дойдёт до той точки, в которой Чарльз Ксавье задаст вопрос: «А чем именно мне угрожают люди, чьё сознание я могу изменить в один момент?». Чем вы можете припугнуть телепата, способного убить вас движением мысли? Система вашего давления стоит на единственном хрупком помосте: терпении и добродетели мистера Ксавье. До тех пор, пока он думает, что безнравственно посылать к чёрту его узурпаторов, вы останетесь на своём нагретом местечке. Но что станет с вами, когда он дойдёт до точки невозврата? Что случится, когда вы сами доведёте его до этой точки?
Эрик улыбнулся и изобразил красочный жест:
— Бум!
Галлахер, превратившись в каменную глыбу, не двигался с места. Во всех складках его серого, преждевременно стареющего лица отпечаталась ненависть.
— Мне незачем рыть вам могилу, мистер Галлахер. Вы сами держите в руках лопату. Копните — и вас похоронят в вашей же яме. Вам останется лишь молиться, что это случится нескоро, или отбросить лопату куда подальше. Что вы выбираете?
— Взять его под прицел, — коротко рявкнул Галлахер.
Безмолвные статуи помощников подскочили. Отточенным движением каждый из них вынул пистолет. Четыре дула уставились Леншерру в лицо. Мгновение он смотрел на них, а потом спросил:
— Галлахер, вы идиот?
— Мистер Леншерр, я даю вам последний шанс согласиться.
— Нет, мистер Галлахер, это я даю вам последний шанс.
На сером лице Галлахера впервые промелькнуло что-то живое. Это была бездумная, бессмысленная, сильнейшая ярость. Живейшая ненависть превратила его тусклое лицо в перекошенную маску с лихорадочно блестящими глазами. Он посмотрел на Леншерра. Леншерр ответил ему спокойным безучастным взглядом.
— Мистер Галлахер, ваши люди умрут, если вы велите им стрелять, — сказал Эрик. — Вы вышколили их до состояния, в котором им наплевать на свою жизнь. Вам ведь не нужны люди, нужны только жертвенные животные. Но шанс ещё есть. Проявите чёртову гуманность, о которой вы так много трещите, и прикажите убрать оружие.
Галлахер посмотрел на него торжествующе.
— Стреляйте.
Прогремели три выстрела. Пули зависли в воздухе в десяти сантиметрах от Эрика. Трое стрелявших выстрелили ещё раз, потом ещё и ещё. Пули не долетали до цели, останавливаясь, как перед невидимой стеной. Один из цээрушников так и не выстрелил. Он стоял, растерянный и удивлённый, будто сам не ожидал от себя такого неповиновения, будто бы был виноват в том, что не исполнил дурной приказ.
За секунду, пока пули висели в воздухе, лицо Галлахера постарело, кажется, лет на восемь.
Эрик посмотрел на Галлахера с таким презрением, которого раньше никогда не испытывал.
— Ваша воля, — сказал он вслух и, шевельнув рукой, легко отправил пули назад.
Металл изрешетил троих цээрушников, как пушечное мясо. Они рухнули на пол с грохотом. Галлахер панически вскочил на ноги.
— Что... что, чёрт возьми, происходит?! Вызовите скорую!
Он изо всех сил долбанул кулаком по стене. Его крик эхом пронёсся по полупустой комнате. Безучастный четвёртый помощник выронил оружие, таращась на трупы на полу.
— Что ты стоишь? — заорал Галлахер. — Какого хера ты встал, мудила?!
— Парень, не лезь в это, — сказал помощнику Эрик. — Пожалей себя.
Помощник посмотрел на них обоих с ужасом, к которому не мог подобрать названия.
— Убей эту суку, гадёныш! — верещал Галлахер. — Ты что, не видишь, что он творит?!
— Нет, — твёрдо сказал Эрик. — Не позволяй ему.
Он на мгновение отвлёкся, наблюдая за беснующимся Галлахером, за кровью, растекающейся по полу, за мухой, ползущей по столу. В этот момент безучастный помощник вырубил его, со всей силы ударив в затылок.
И всё стихло.
* * *
— Тихо, тихо... Всё прошло.
Чарльз вдруг понял, что почти съехал с кресла и что Леншерр неловко гладит его по голове, как ребёнка. Странная ласка. Чарльз не знал, что Эрик на неё способен.
Чарльз посмотрел на него. Эрик сидел перед ним на коленях. В серых глазах застыло выражение, которое нельзя было назвать обидой или надеждой. С удивлением, будто отказываясь верить в это, Чарльз вдруг понял, что именно так со стороны выглядит забота — забота, которую он редко видел в третьем лице, которую Чарльз проявлял, но не получал.
— Они ничего мне не сделали, — быстро сказал Эрик, угадывая направление его мыслей. — Лишь попытались ненадолго удержать в цепях моё тело, думая, что это что-то им даст, но не добились ничего. Они считали, что всем заправляет тело и только тело, что достаточно лишить существо физической свободы, и оно станет подвластным. Они ошиблись, Чарльз. Самое главное — мой разум — они не тронули, потому что не смогли использовать. Тебе пришлось намного хуже.
— Я понимаю. Но это не оправдание.
Эрик споткнулся и спросил:
— В каком смысле?
— Галлахер не сможет использовать это как оправдание. Оправдания у него нет.
Теперь Леншерр смотрел на него как-то иначе. Чарльз взглянул на его худое лицо, на жёсткую осанку, на дешёвые казённые брюки и тюремную рубаху, висящую мешком. Вдруг на него навалилась ярость, ясная и мощная — ярость на Галлахера, на все слова, на действия, на годы и на тюремную робу.
— Сними её, — рявкнул Чарльз.
Эрик недоумённо посмотрел вниз, словно одежда больше не волновала его, и он совсем её не замечал.
— Сними, — повторил Чарльз и кивнул на шкаф в углу. — Все твои вещи висят там.
Леншерр недоуменно дошёл до шкафа и распахнул его. На полках и вешалках в идеальном порядке громоздились брюки и свитера, рубашки, поло, куртки и пиджаки. Внизу на полках аккуратным рядом стояли туфли и ботинки, покрытые пылью.
— Ты всё сохранил?
— Всё до последнего ремня. Вещи перенесли сюда из твоей комнаты.
— Но тут есть и твоя одежда.
— Да, — сказал Чарльз. — На соседних полках.
— В одном шкафу?
— И что? — спросил Чарльз с горькой усмешкой. — Вещи — это просто вещи. Тело — всего лишь тело. Секс — это только секс.
Леншерр круто обернулся. На секунду Чарльзу показалось, что у него дрогнули губы. Потом он крепко сжал челюсти, достал из шкафа бельё, брюки и тёмную водолазку, положил их на кровать и молча разделся.
Чарльз смотрел, как сумрачный свет ночника играет тенями на бледной коже, смотрел на чёткую линию позвоночника, на обнажённые плечи. Сначала на пол упала рубаха. Следом за ней Леншерр снял брюки, затем бельё и носки. На дорогом пыльном ковре груда казённой одежды показалась Чарльзу уродливой кучей мусора — мусора, не заслуживающего никакого внимания, а внушающего лишь отвращение.
Он посмотрел на Леншерра и увидел выпрямившееся голое тело без прикрас. Смотрел долго, молча, потому что Леншерр позволял смотреть. Чарльз думал, что почувствует стыд и неловкость. Не было ни того, ни другого. Иссушённое годами сухопарое тело, от которого остались лишь мышцы и сухожилия, внушало ему не смущение, а восхищение.
«Это, — с ненавистью подумал Чарльз, обращаясь к неизвестному собеседнику в глубине души, — ты называл аморальным».
Леншерр выдержал краткую паузу и с тем же невозмутимым удовольствием принялся одеваться.
В этом было что-то... что-то настоящее, чего Чарльз давно был лишен, — отблеск времени, когда человек не стеснялся себя, не прятал свою одарённость, не мечтал избавиться от своей сущности.
Чарльз вспомнил то, как Хэнк Маккой и Рейвен мечтали стать такими, как все, а Эрик их за это презирал.
Эрик нёс идею, в которую Чарльз боялся поверить, потому что думал, что она приведёт к хаосу. Эрик считал, что мутанты ничем не обязаны ЦРУ и правительству, что нет и не может быть законности там, где слабый эксплуатирует сильного. Чарльзу казалось, что в перспективе подобные мысли приводят к войне и разрухе, и он защищал мир.
(Мир, мир! Абстрактное, глупое слово, обозначающее всех и никого.)
Чарльз пытался защитить этот чёртов мир и наконец защитил. Что после этого случилось? Мир начал есть Чарльза и самого себя. Без войны, без крови, без противостояния. Мир поедал Чарльза добровольно, без намёка на несогласие, без насилия, без труда. Чарльз променял силу на стыд и вину, на желание стать большинством и поддержку тех, кто ни на что не способен.
Что до Леншерра... Он действительно остался неприкосновенным.
Чарльза пробили озноб и холодная ненависть. Леншерр качнулся на носках и твёрдо сказал:
— Прекрати.
— Знаешь, о чём я подумал...
— Знаю, — перебил он. — Но ты должен уяснить, что это прошло. Так больше не будет. Время для дипломатии кончилось.
Чарльз молчал, напряжённо что-то обдумывая. Эрик дал ему немного времени и спросил:
— И что теперь?
Чарльз моргнул, привстал с кресла и подошёл к окну. Леншерр тоже подошёл. Вдалеке нарастал шум моторов и истеричный визг шин. Краткой тенью на лице Леншерра мелькнул страх. Он боялся не моторов и не того, что за ними последует. Его страшила только призрачная возможность потерять Чарльза. Так бедняк трясётся над своим последним медяком, когда больше ничего не осталось.
Он взглянул Чарльзу в лицо, молчаливо спрашивая, что делать, и Чарльз, не отрывая взгляд от подъезжающих к воротам машин, ровно сказал:
— Будь добр, посиди здесь полчаса и не показывайся никому на глаза. Я хотел бы решить всё без лишней крови.
Эрик кивнул. Было видно, что согласие далось ему нелегко.
— Славно, — сказал Чарльз, обернулся, притянул его за шею и плавно, с нежностью поцеловал — так, словно торопиться было некуда, и никому ничего не угрожало. — Я скоро вернусь.
На миг Леншерр вцепился в его плечи, но тут же выпустил.
— Справишься один?
— Думаю, да.
Леншерр осклабился и сказал:
— Концентрация, Чарльз, находится между злостью и умиротворённостью.
Чарльз улыбнулся.
— Полчаса. Дай мне лишь полчаса.
Затем развернулся, вышел из комнаты и запер её на ключ.
* * *
Гроза услышала шум в холле, когда сидела в школьном классе и проверяла налоговые декларации. Голоса отвлекли её. Она посмотрела на часы и удивилась: было уже одиннадцать. В это время студенты обычно ложатся спать.
Голоса послышались явственней. Гроза встала из-за преподавательского стола и вышла из класса. Этот лекционный кабинет располагался совсем рядом с холлом. Ей осталось пройти пару метров, и перед глазами оказалась странная картина: четыре человека в костюмах что-то втолковывали взволнованной Мистик. У самого бойкого в руках была бумага, которую он норовил сунуть ей под нос.
— Мисс Даркхолм, у нас есть разрешение, подписанное губернатором штата...
— Что случилось? — спросила Гроза. — Вы кто?
Все обратили на неё внимание. Человек с бумагами (видимо, главный) кашлянул и спросил:
— Как я понимаю, вы Ороро Монро?
— А вы?
— Меня зовут агент Галлахер. Я и мои коллеги представляем интересы ЦРУ. И у нас есть разрешение на обыск здания, подписанное губернатором штата.
— Обыск здания? — переспросила Гроза. — Зачем?
— Таковы обстоятельства, мэм. Будет лучше, если вы не станете противодействовать закону.
— Конечно, нет, — категорично перебила Рейвен. — Что за вздор?
— Сейчас одиннадцать часов вечера. Все наши дети уже спят. К чему такая спешка?
— Я не хотел волновать вас, дамы, но у нас есть все подозрения считать, что школа находится под угрозой, — серьёзно сказал Галлахер. — Вы знакомы с мутантом по имени Эрик Леншерр? Он федеральный преступник.
— Я знакома, — пренебрежительно сказала Мистик. — Что случилось, он снова пытается очернить нас?
— Леншерр сбежал.
По компании в холле прошла мгновенная волна дрожи.
— Боже, — сказала Гроза. — Вы хотите сказать, что он... сбежал из тюрьмы? Сбежал из-под вашей стражи?
— Мы расследуем обстоятельства этого дела, — отрезал Галлахер тоном, не допускающим возражений. — А сейчас простите нас, но регламент требует осмотра. Это не займёт много времени.
Галлахер кивнул своим молчаливым спутникам, и они мгновенно разошлись по разные стороны коридора.
— Чарльзу это не понравится, — сказала Гроза.
Мистик посмотрела на неё гневно.
— А что, по-твоему, мы должны сделать? У этого человека есть разрешение губернатора.
— Да, да, я знаю, но Чарльз...
— Будьте спокойны, — дружелюбно сказал Галлахер. — Мои коллеги профессионалы. Профессор может даже не заметить, что мы приходили. А если он и заметит, я переговорю с ним лично.
— Спасибо, агент, — сказала Рейвен. — Вы даже не представляете, как выручаете нас.
Галлахер улыбнулся уголками рта. Глаза его остались мёртвыми.
— Прекрасно представляю, мэм.
— Добрый вечер, мистер Галлахер. Я как раз вспоминал о вас.
Галлахер вздрогнул. Вялое радушие слетело с его лица. Он поднял взгляд и увидел на верхней ступеньке лестницы Чарльза Ксавье.
Всякий, кто имел дело с Галлахером, знал, что своего положения он добился не умом. Агент Галлахер вовсе не был умён: на протяжении всего его жизненного пути всегда находились люди, превосходившие его интеллектуально и профессионально, но это нисколько не мешало ему процветать. Агент Галлахер в совершенстве владел тем, что обычно называют хитростью. С годами в нём выработалось сверхъестественное чутьё и изворотливость. Он держал нос по ветру и при малейшем дуновении поворачивал в нужную сторону, как флюгер. В ЦРУ его ценили за исключительную безличность. Когда директор управления решал, кто станет работать с мутантами, выбор мгновенно пал на Галлахера. Хорошо зная своего подчинённого, директор рассудил, что телепаты не станут раскалывать того, кто не обладает никакой интеллектуальной ценностью, и этот расчёт полностью оправдался.
Одного директор не учёл: непомерных амбиций Галлахера, привыкшего к тому, что всё можно разрешить хитростью.
Сейчас, глядя на Ксавье, Галлахер по привычке прислушался к своему чутью. На профессоре был всё тот же поношенный свитер и учительские протёртые брюки. Он был расслаблен и безмятежно улыбался без тени раздражения. Глаза, обычно спокойные и уставшие, светились странными огоньками, будто профессор был искренне рад гостям.
Эти огоньки не понравились Галлахеру. Он смолк и прищурился, сообразив, что не знает ни причины такой радости, ни способа борьбы с ней.
Первой отмерла Мистик.
— Леншерр сбежал! Чарльз, эти люди пришли, чтобы помочь нам, детям может грозить опасность...
— Дети в полном порядке, — сказал Чарльз и спустился со ступенек лёгким шагом.
— Почему вы в этом так уверены? — спросил Галлахер. — Магнето — опасный антисоциальный элемент. Он может заявиться сюда в любой момент. Больше ему идти некуда. Мы обязаны проверить всё. Вы же не хотите, чтобы студенты пострадали.
— Что вы. Конечно, не хочу.
— Прекрасно. Что ж, тогда мои люди...
— Могу я ознакомиться с бумагами?
Все посмотрели на Чарльза удивлённо.
— Бумаги, — повторил профессор, кивнув на документы в руках Галлахера. — Могу я их посмотреть?
— Пожалуйста.
Чарльз взял в руки листы и бегло пробежался по строчкам. Гроза переглянулась с Мистик. Мистик ответила ей пренебрежительным взглядом: мол, оставь, дорогая, перебесится и успокоится.
— Не вижу никаких оснований для обыска, — сказал Чарльз.
— Это разрешение губернатора.
— Я заметил подпись, благодарю. Она ни о чём не говорит.
— Но... вы что, шутите? — Галлахер поднял брови. — Губернатор всё подписал.
— Хотите обыскать школу — принесите ордер на обыск, — мягко сказал Чарльз, протянув бумаги обратно. Галлахер по инерции их забрал. — Полагаю, вы знаете детали процедуры лучше меня. Вы ведь профессионал.
— У нас нет времени на сбор бумажек, — резко сказал агент. — Если вам требуется бумажка, я пришлю вам целую кучу. Завтра.
— Нет, — сказал Чарльз. — Если вы хотите провести обыск сегодня, то бумаги тоже нужны сегодня. Куча не нужна. Нужен только ордер на обыск.
— Чарльз, — одёрнула Мистик, — не дури. Эти люди хотят нам помочь. Простите, агент, мистер Ксавье сегодня встал не с той ноги...
— С моими ногами всё в порядке, — сказал Чарльз, посмотрев на неё со всей добротой, на которую был способен. — Спасибо, дорогая.
Мистик широко распахнула глаза. Гроза молча перебегала взглядом от одного лица к другому.
В холл начали стекаться другие обитатели школы. Около лестницы столпилась стайка детей, поднятых из постели. Многие были в ночных рубахах и шёпотом спрашивали друг друга, что происходит. Вернулись агенты, успевшие осмотреть первый этаж. Теперь они застыли рядом со студентами в окружении быстро растущей толпы.
Галлахер сложил разрешение губернатора надвое и сказал:
— Профессор, мы можем решить всё полюбовно. Безопасность под угрозой, и мы должны действовать немедленно.
— Действуйте, — сказал Чарльз. — Но только на законных основаниях.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что у вас нет ордера, только и всего.
— В чрезвычайных ситуациях мы вольны поступать так, как сочтём нужным. Сейчас ситуация не терпит промедлений.
— Вы пытаетесь убедить меня, что дело в срочности, но мы оба знаем, что это не совсем так, — Чарльз подмигнул Галлахеру, как приятелю. — Дело в том, что для ордера нужны основания. Законные, честные причины, которые можно было бы предоставить в суде.
— В суде? Никто не говорит о судах, профессор.
— Я говорю, — поправил Чарльз. — У вас таких причин нет. Ордера нет и не может быть.
— Чарльз, ты говоришь какие-то глупости! — вскрикнула Мистик. — Ты понимаешь, что эти люди представляют закон?
Она беспомощно посмотрела на Галлахера, но тот не вмешался. Он смотрел на Чарльза тяжелым взглядом, и в этом взгляде читалось зарождающееся понимание происходящего.
— Ордера нет, — повторил Чарльз, — потому что мистер Леншерр не преступник.
Все застыли, как по команде. По толпе детей поползли шепотки. Кто-то завозился, Мистик вздрогнула. Галлахер не двинулся с места.
— Не знаю, о чём вы говорите, — сказал он безучастным и удивлённым тоном.
— Знаете. Слово «преступник» предполагает доказанность преступлений, а значит — справедливый суд. У обвиняемого есть право на адвоката, и пока его вина не доказана в суде, он чист перед законом. Если вы готовы предоставить документы, свидетельствующие о том, что такой суд проводился, то я признаю мистера Леншерра преступником, а начальство даст вам ордер.
Шепотки утихли. Повисла громовая тишина. Галлахер стоял с застывшим выражением лица — предыдущее выражение ещё не сдуло, а нового он ещё не придумал. Чарльз по-прежнему смотрел на него со спокойным беззлобным интересом.
— Осторожнее, мистер Ксавье. Мы можем подумать, что вы оказываете сопротивление закону.
— Разве? Я оказываю сопротивление не закону. Я выступаю против людей, незаконно вторгшихся в частную собственность. Вы чувствуете разницу?
Галлахер хмыкнул и спросил:
— Профессор, вы знаете, что укрывательство преступника — это тоже преступление? Я понимаю, сейчас вы бравый, но что потом?
Казалось, эта фраза изменила выражение лица Чарльза. Теперь оно прояснилось, будто профессор понял истину, которая долгое время ходила за ним по пятам.
Галлахер вдруг испугался и постарался ничем этого не выдать.
— Пусть вас это не беспокоит, — сказал Чарльз. — А теперь, если позволите, я предпочёл бы закончить.
Создавалось впечатление, что Галлахер в замешательстве. Его помощники растерялись. Они привыкли иметь дело с человеческой покорностью при появлении корочек ЦРУ и не знали, как поступать с теми, кто не покорялся. Их лица были обращены к боссу, а босс мялся, лихорадочно обдумывая, как поступить.
— Не указывайте ЦРУ, что делать, — процедил Галлахер. — Мы вам не рабы.
— Конечно, — сказал Чарльз. — Вы абсолютно свободны и можете уйти отсюда в любой момент.
Кто-то в толпе студентов неожиданно засмеялся.
Смех был звонкий и чистый, совсем детский. Он взлетел к потолку, как искры пламени. Галлахер отшатнулся, словно от пощёчины, и резко выпрямился. Когда над ним посмеивался Ксавье, Галлахер держался. Но смеха ребёнка он не вынес.
Его лицо мгновенно налилось кровью, а челюсти крепко сжались. Подчинённые Галлахера почувствовали перемену так же, как сам Галлахер чуял политические веяния, и тут же собрались.
— Вот что, — сказал Галлахер Чарльзу голосом, в котором слышался скрежет — таких усилий ему стоило самообладание. — Мы обыщем здание, хотите вы того или нет. Не хотите — что ж, нам придётся сделать это силой. Попытаетесь воспротивиться — получите много проблем.
— Вы этим собрались меня пугать — проблемами?
— Именно этим, профессор, — отчеканил Галлахер. — Только проблемы будут не ваши. Они свалятся на ваших драгоценных детей.
Улыбка на лице Чарльза на миг погасла и тут же снова прорезала уголки губ.
— Что ж, если вы так ставите вопрос...
— Да, я ставлю его так.
Чарльз повернулся к толпе студентов. Они взирали на него с ужасом. Никто не проронил ни слова.
— Друзья, — громко сказал Чарльз мягким голосом. — Будьте добры, разойдитесь по комнатам.
— Они останутся, — рявкнул агент. — Все до единого останутся в холле, пока мы будем обыскивать дом.
— На дворе ночь, мистер Галлахер. Ночью дети должны спать.
— Ничего, двадцать минут подождут.
— Мы уже осмотрели первый этаж, — невыразительно сказал один из агентов. — Ничего.
— Значит, будем искать дальше, — отрезал босс. — Профессор, не хотите составить компанию?
Чарльз не смотрел на него — он глядел только на студентов, и взгляд этот был безмятежным.
— При одном условии, — сказал он, не оборачиваясь. — Вы занесёте в протокол, что я не дал разрешения на обыск. Обыск проводится без моего согласия.
— Мы все это уже поняли. Дались вам эти чёртовы бумажки...
— Значит, я могу рассчитывать на то, что вы всецело понимаете ситуацию? — кротко спросил Чарльз. — Вы признаёте, что держите моих детей здесь силой и обыскиваете дом без оснований?
— Да, — раздражённо буркнул Галлахер. — Да, я это признаю. Вам стало легче?
— Не представляете, насколько, — искренне сказал Чарльз. Галлахер блеснул глазами.
— Тогда прошу пройти с нами.
— Как вам угодно.
Тишина стояла оглушительная. Галлахер уверенно двинулся вверх по лестнице на второй этаж. Агенты тенью скользнули за ним, Мистик тоже засеменила — испуганная, ничего не соображающая, готовая идти за каждым, кто проявит силу. На секунду Чарльз помедлил и сказал:
— Гроза, я буду признателен, если ты организуешь детям горячий шоколад.
Она недоумённо посмотрела на него и запоздало кивнула.
— Не бойтесь, — сказал Чарльз всем сразу. — Это вас не затронет.
И спокойно пошёл на второй этаж.