«Клаус»
Фик по XMFC.

Прежде чем читать нижеследующее, можно (и, пожалуй, даже нужно), хотя бы ради интереса, взглянуть на этот арт; а также можно (так сказать, для пущей важности, если возникнет желание) заглянуть вот в этот пост. Примечательно, что картинка мне попалась не до того, как я начала фик, а уже тогда, когда я его писала.
Мои личные взгляды и представления об отношениях между Эриком и Шмидтом (Шоу) могут показаться как минимум необычными, но уж что есть, то есть. В целом же фик можно рассматривать просто как очередную вариацию на тему «как это в действительности было».
Клаус Шмидт выведен как персонаж инфернальный, - каковым он, в общем-то, по меньшей мере отчасти и является.

Теперь самое интересное.

Жанр: я до конца буду вредной, и скажу, что это как посмотреть. Однако же рейтинг я ставлю NC-17 то есть, нет, все-таки всего лишь PG. Детей тут нет, но детям читать такое явно было бы ни к чему. Ну, это только по-моему - ни к чему. А так - может, и выйдет в высшей степени поучительное чтиво. Или сказочка на ночь.
Пейринг: по факту мы имеем Эрик/Чарльз. А также - Чарльз/Эрик.

Приятного чтения.
Комментарии ценятся на вес золота.



читать дальше

Клаус

...У Себастьяна Шоу высокий, представительный рост, темные волосы без малейших признаков седины, и жесткое, умное, сухое лицо совершенно без возраста.
У Себастьяна Шоу довольно крупные, и как будто бы чуть грубоватые руки. Чарльз не знает, в чем тут дело, однако в форме его пальцев, и вообще в очертаниях его кистей словно бы есть что-то неблагородное.
У Себастьяна Шоу, которого Чарльз не встречал ни разу в жизни, и тем не менее отчетливо видит перед собой, глаза странного темного оттенка голубого с серо-свинцовым отливом. И Чарльз видит, как эти глаза вдруг слегка расширяются - от неожиданности и удивления. Но в них также успевает на долю секунды мелькнуть и некая непонятная радость.
Шоу разворачивается боком, и поворачивает голову вбок, - так что тяжелый нож, который летит, медленно и плавно вращаясь в воздухе, пролетает как раз мимо его виска. Однако, не задевает его.
Чарльз не знает, что именно ощущает Шоу в следующий момент. По его лицу это слишком трудно определить. Может быть, он поздравляет себя с удачей, может быть - с тем, что у него такая нечеловечески быстрая реакция; но, так или иначе, если он и испытывает некоторый испуг, то его ничто не выдает. Зато удивление, которое все еще читается в мутновато-голубых глазах Шоу, вдруг снова приобретает определенно радостный оттенок.
И в эту же самую секунду на Эрика, Эрика Леншерра, который на самом деле и стоит перед Шоу, накатывает волна хищного восторга.
«Я едва не убил его. Я мог его убить».
Все это происходит за несколько лет до того, как цель убить Шоу становится главной в жизни Эрика. Но именно в этот момент он впервые понимает, впервые вполне осознает, в чем именно заключается - в его случае - умение нападать целенаправленно, - с помощью своего дара; и как его следует применять. И что самое любопытное - в глазах человека, который был создан для того, чтобы сделаться его главной мишенью, он читает самое глубокое одобрение...
...- Вот так мы с Клаусом и познакомились.
Чарльз вынырнул из чужой жизни, из чужой памяти.
Он полулежал на кровати, опираясь на локоть. На другой кровати, рядом с его собственной, растянулся на спине Эрик.
В их гостиничном номере горела всего одна прикроватная лампа, - а был уже вечер, и, к тому же, шторы не пропускали никакого света с улицы, - так что мягкий полумрак, вместе со светом этой лампы, обрисовывали силуэт и профиль Эрика главным образом глубокими черными тенями.
Чарльз глядел на этот профиль.
- В каком смысле - «познакомились»?
- Встретились мы, как ты знаешь, в лагере. Но по-настоящему познакомились - несколько позднее. Уже после того, как он вывез меня оттуда...
Историю о том, как в самом конце войны доктор Клаус Шмидт сначала исчез из лагеря - и из страны, - а потом вдруг возвратился - чтобы забрать с собой одного-единственного человека, а точнее - мальчишку, которого было оставил, - Чарльз уже знал.
Эрик, который лишь благодаря Клаусу Шмидту и его помощникам избежал участи тысяч других заключенных лагерей, которых отступавшие немцы в массовом порядке уничтожали (или отправляли на «марши смерти»), сейчас, как и тогда, относился к такому вмешательству Шмидта в свою судьбу философски.
Тогда, впрочем, у него не было ни возможности, ни даже сил реагировать на происходящее с ним как-либо иначе, - когда его, едва живого, с некоторыми небольшими, но неприятными приключениями провезли, а частью - провели через территорию разоренной Польши, с тем чтобы сдать с рук на руки на чешской границе Клаусу Шмидту. Клаусу.
Чарльз к этому времени уже знал - заметил - и еще кое-что, касавшееся Эрика и Шмидта.
В настоящем Эрик охотился за Себастьяном Шоу, - но вспоминал при этом исключительно Клауса Шмидта. Он еще ни разу не назвал «Шоу» «Шмидтом», или наоборот; и, к тому же, «Шмидта» он звал почти всегда по имени.
«Клаус».
- Так о каком «знакомстве» ты говоришь? - снова поинтересовался Чарльз.
- В тот момент мы оба поняли, что нам вполне под силу когда-нибудь сожрать друг друга, - медленно отвечал Эрик. - Что вполне можно считать моментом нашего настоящего знакомства, ведь правда?.. То есть, конечно, о том, что он может меня сожрать со всеми костями, я знал с самой первой минуты. Но здесь он осознал, что и мне может оказаться под силу то же самое... Ты же видел, как он смотрел в мое лицо? Тебе, наверное, будет сложно в это поверить, - прибавил Эрик, - но мой замечательный дар развивался довольно долго и трудно. Этот самый случай, когда я рассердился и направил в Клауса кухонный нож, был чуть ли не первым случаем, когда я по-настоящему примечательным образом проявил свои способности... С того самого дня, когда я... использовал их впервые.
Чарльзу известно было также и о том, что веские причины не подпускать Эрика лишний раз к металлическим предметам - даже таким, как столовые принадлежности - у Клауса Шмидта появились лишь в самом конце его и Эрика жизни в лагере.
Тогда-то в выражении глаз Шмидта и возникло нечто, чего Эрик поначалу даже испугался (а к тому моменту у него уже успела значительно притупиться способность испытывать испуг), - поскольку не знал, что это такое и как это истолковать.
На самом же деле глаза Шмидта всего лишь перестали быть равнодушными.
- Перед тем, как исчезнуть, - рассказывал Эрик безо всякого выражения, - Клаус вдруг совершил очень странный поступок. Знаешь, что он сделал? Он вдруг пришел ко мне извиняться.
Чарльз смотрел в неподвижное лицо Эрика, и пытался понять, что он, подросток, мог на самом деле чувствовать в ту минуту; а также - что он в действительности чувствовал сейчас.
- Он мне сказал, что действовал непростительно грубо. То есть, - не кривя душой, он мне сознался, что жестокость всегда была, и есть его основной метод воздействия. Но, сказал он, если бы тогда у него хватило проницательности понять, что я - чуть ли не самое драгоценное открытие, которое ему выпало сделать за всю его жизнь... То он, разумеется, не стал бы меня подвергать такому жуткому испытанию. Он бы не выстрелил в мою мать. Теперь, конечно же, сделанного не воротишь, но он очень бы хотел исправить то, что натворил, и искренне об этом сожалеет.
Мягко присовокупив: «Пожалуйста, подумай об этом», доктор Шмидт ушел, оставив Эрика, который так ничего ему и не ответил, одного в камере.
Вскоре Эрик стал думать, что видел его в этот день в последний раз. Однако, ошибся.
- Разумеется, я не думаю, что в действительности он о чем-либо сожалел, - продолжал Эрик все тем же ровным голосом. - Не думал так и тогда. К тому же, я вполне отчетливо видел, что он даже вовсе и не пытался мне дать понять, будто его беспокоит совесть, а просто, так сказать, пытался со мной говорить как один взрослый и рассудочный человек с другим. Зато я догадался (немного позднее), - и, вероятнее всего, я прав, - что он просто-напросто уже знал, что скоро должен будет забрать меня, и увезти... Поэтому и попытался изменить мое отношение к себе хоть немного, - в лучшую сторону. Он просто опасался, что иначе у него никак не выйдет то, что он задумал... Что я могу сорвать свой собственный побег; или же просто ускользну от него, и пропаду, и... И погибну, разумеется. Нет, я думаю, что едва ли смог бы выжить - один, в разоренной послевоенной стране, беззащитный... без удовлетворительного владения своим даром, и абсолютно без знания жизни. Да, Клаус спас мне жизнь. И... научил ценить ее. Пожалуй, что он заново научил меня этому.
Чарльз глядел на него - и пытался представить себе его вдвоем с Себастьяном Шоу.
Вернее - с Клаусом Шмидтом, - или же просто «Клаусом», - как упорно называл его Эрик.
Чарльз пытался вообразить руку Клауса, - крупную, явно очень сильную, длиннопалую руку - в очертаниях которой ему упорно виделось нечто до странности неприятное, - лежащей на плече Эрика.
И - что было в особенности неприятно - безо всякого труда ее воображал.
И, неизменно, он видел, как эта рука сжимала плечо Эрика, юного, еще почти что совсем мальчика, властно и хищно.
Определенно, было чрезвычайно непросто вырваться из подобной хватки - как в прямом, так и в переносном смысле.
Эрику в конце концов это удалось; однако Чарльзу казалось, что со временем он начал все отчетливее видеть цену, которой Эрику стоила его свобода.
Но также наступил и тот момент, когда Чарльз, невольно, начал задаваться вопросом: а вполне ли Эрик свободен?
Задавался он им втайне, причем словно бы и даже от самого себя. А поразмысли он на эту тему глубже - то непременно понял бы, что этот вопрос его очень пугает.
А больше всего - Чарльз отдавал себе отчет в этом - его пугало даже не то, что могло представлять опасность для него самого, - а то, что могло быть опасным для Эрика. Однажды он сказал ему: «Я хочу помочь»; и даже не подозревал, что впоследствии эти слова станут для него же самого источником беспокойства; причем подчас - сильного. Желание помочь - что бы под этим ни подразумевалось - никуда не делось; и ощущение, что его помощь нужна, тоже не исчезло; но зато уверенности в своих силах - поубавилось; хотя сам Чарльз и признавал это с нежеланием. Но если бы вдруг Эрик его спросил: «Чего ты боишься?», то Чарльз бы, вероятно, ответил: «Я ужасно, до смерти боюсь, что не смогу, окажусь бессилен прийти к тебе на помощь; что я не смогу тебя защитить».
«Но от чего?..»
Чарльз очень хорошо себе представлял этот вопрос, и тон, которым он мог бы быть произнесен; а также улыбку Эрика, - улыбку, которую, кроме него, мало кто видел: широкую, красивую, уверенную, - и ласковую.
Сам Эрик был искренне убежден, что, даже если возможно предположить, что он нуждается в некой помощи, - то ничья защита ему определенно не нужна.
И уж тем более ему не нужно было, чтобы ради него вдруг вздумал творить какие-то несомненно опасные для себя глупости (именно глупости) Чарльз. Чарльз ведь сам мастер попадать во всевозможные переделки; и вообще мало что знает как о настоящих опасностях, так и о способах с ними справляться. Так что пусть уж Чарльз просто держится поближе к нему, когда это необходимо, - и не пытается лезть туда, куда не надо, и тогда, когда точно не следует. Все это Эрик наверняка сказал бы ему, - при этом положив руки ему на плечи, и улыбаясь примерно так, как улыбаются ребенку (к примеру, младшему брату), который собрался было совершить что-то очень опрометчивое, хотя и трогательное.
Эрик, похоже, и вправду считал Чарльза трогательным, - ухитряясь ему извинять даже то, что он постоянно к нему испытывал некую неловкую, безнадежную нежность, - ничего не мог с этим поделать; и выражал ее - как мог.
Хотя, если бы Чарльза спросили: не идеализирует ли он друга, - то Чарльз бы ответил: «Нет», - ничуть не погрешив этим против истины.
Вечером того самого дня, когда было окончательно решено, что поиском других мутантов предстояло заняться им вдвоем, - Чарльз пришел в комнату, отведенную ему для ночлега - чтобы неожиданно обнаружить там Эрика.
- Здравствуй. - Почему-то Чарльз если и был удивлен тем, что нашел его здесь, то не слишком; как будто бы заранее ожидал, что он придет для некоего разговора. - Мы с тобой забыли еще что-то обсудить?
- Да, - ответил Эрик, серьезно, и прохладно. - Можно сказать, самое главное.
- Относительно чего?
- Относительно всего того, что мы задумали. Точнее говоря - относительно того, что задумал я.
Эрик стоял перед ним совершенно так же, как утром, в кабинете начальника Особого отдела, - спокойно, неподвижно, заложив руки в карманы. И рассматривал его - бесстрастно и пристально.
- По правде говоря, я совсем не ожидал, что ты согласишься на мое предложение так быстро и легко.
- Почему?
- Шутишь? Мы едва знакомы.
Чарльз улыбнулся мягко.
- Ну... вообще-то, это не совсем так.
- Я вовсе не недооцениваю твою телепатию.
- Так что же тебя беспокоит?
Эрик чуть заметно сузил свои холодные серые глаза; вероятно, на долю секунды он заподозрил насмешку. Но почти тут же, впрочем, он то ли решил, что заподозрил ее напрасно, - а то ли - что это просто не имело никакого значения.
- Я всего лишь не хочу, чтобы когда-нибудь, в конце, ты мне заявил, что я с самого начала был с тобой неискренним. Обманывал тебя, заставлял «вестись». Или что-нибудь еще вроде этого.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Чарльз.
- Мы с тобой сегодня подписались на предприятие. На мое предприятие, если точнее, - его ведь придумал я. Ты, по всей видимости, решил, что все происходит именно так, как и должно. Я не знаю, почему. Не знаю, почему ты решил, будто согласиться доверять мне - это лучше, чем согласиться доверять ЦРУ, - со всеми его боссами, и агентами... всем им, одним словом. Но я - из таких людей, с которыми ни один из твоих добрых друзей никогда тебе не посоветовал бы водиться. Скверный человек. Опасный. - Он немного подумал, и прибавил. - Повторяю, я отлично помню, что тебе и так «известно обо мне все». Но именно поэтому я и говорю с тобой сейчас. Я примерно догадываюсь, что ты мог узнать - но не знаю, как именно ты мог интерпретировать это.
- Да, разумеется, я могу интерпретировать по-разному то, что видел в твоей памяти, - ответил Чарльз спокойно. - В особенности - с моральной точки зрения. И все же, то, что ты сегодня утром пришел к нам, когда мы беседовали, и высказал свое предложение, - я, пожалуй, интерпретирую однозначно: тебе не все равно. И ты не хочешь больше быть один.
- Один?.. В том-то и дело, что временами мне кажется, будто я никогда не один, - пробормотал Эрик.
Он поднял руку, и потер лоб; Чарльз, наблюдая за ним, поневоле задумался над тем, что бы могли означать эти странные слова; причем, в особенности - произнесенные подобным явственно мрачным тоном.
- «Один» ты, или «не один», - я, со своей стороны, всегда готов составить тебе компанию, - произнес Чарльз, достаточно убедительным легким тоном. - Вот и все, что я имею в виду, Эрик. Ну, а что касается степени доверия, и всего прочего, - то с ней, я уверен, мы с тобой еще успеем разобраться.
Эрик вздохнул, и сказал:
- Я предлагаю тебе партнерство.
- И я принимаю его, - сказал Чарльз с улыбкой.
- А я хочу, чтобы обмен был равноценным, - сказал Эрик.
- Чего именно ты хочешь? - спросил Чарльз, который уже не знал, забавляет его, или все-таки порядком озадачивает этот странный разговор. - Сохранить за собой право в конце уйти, не попрощавшись?
- Можно и так сказать.
- Хорошо! - ответил Чарльз, и слегка развел руками. Он начинал чувствовать, что этот человек (а вернее, нечто в нем) ставит его в тупик. - Отлично! Ты можешь делать в будущем все, что захочешь. Захочешь уйти по-английски, - ладно, уходи; я тебя останавливать не буду, и ни словом не попрекну, даже если будет такая возможность. И, в сущности, я рад, что ты решил с самого начала обговорить положенную дистанцию, - прибавил он, глядя на Эрика искоса, и с некоторой досадой ощущая, что, кажется, действительно на этот раз по собственной воле угодил в лапы к типу, которого лишь от первоначального порыва прекраснодушия счел отчасти приятным. - Говоришь, «партнерство», - значит, будет «партнерство», - поскольку Эрик молчал, продолжал он, при этом понемногу раздражаясь. - Мы сделаем то, что необходимо для обороны страны - и тут же разбежимся в разные стороны. А, кстати... - Здесь ему на ум пришло нечто довольно небезынтересное.
- Насколько я понимаю, ты себя выдал за лицо с двойным гражданством? Очень даже остроумно. Надеюсь только, что им все-таки не придет в голову получше изучить твой американский паспорт!
Эрик, иронически, чуть склонил голову набок. Чарльзу, по всей очевидности, было известно, что его американский паспорт (в отличие от немецкого) - подделка. Очень дорогая, и очень хорошая, - однако, подделка.
- И к чему это ты клонишь? Раздумываешь, не стоит ли натолкнуть их на правильную мысль? - осведомился Эрик вкрадчиво.
- Просто я еще не решил, насколько меня привлекает нечестный «партнер», вроде тебя, - бросил Чарльз, заносчиво вздернув подбородок. - Особенно принимая во внимание все его другие, довольно сомнительные, достоинства, - большое спасибо, что вовремя не позволил мне закрыть на них глаза.
Он посмотрел в лицо Эрику, - не зная, что именно ожидает увидеть в нем; хотя отчасти и рассчитывал, что, может быть, в нем прочитает некую досаду, - иногда, как это ни странно, человеку остается только досадовать, и именно тогда, когда он получает именно то, чего добивался.
Но Эрик просто на него смотрел с едва заметной, мягкой улыбкой, - в которой лишь слегка угадывалась насмешливость.
Он и правда получил то, что хотел, - попутно удостоверившись в том, в чем и так практически не сомневался.
«И вот это - твоя хваленая способность подобрать ключ к кому угодно, Чарльз? Мне это всего лишь кажется, или она действительно в данном случае оказалась довольно... неэффективной? Очень хорошо принимать что-либо, когда тебе предлагают, - но почему ты вечно так непоколебимо убежден, что сам можешь предложить нечто гораздо большее, - притом что вовсе не обязательно оказываешься способен сделать это? Где твое хваленое всепобеждающее дружелюбие, куда делось то выражение сопереживания, с которым ты твердил: «Ты не один», - будто бы спустившись к погибающему как ангел с неба? «Партнерство» для тебя - это, по-видимому, слишком мало. Но не стоило ли бы тебе задуматься над тем, что дружба, которую ты как будто бы готов предложить вместо партнерства - это для тебя самого слишком много?..»
Чарльз уже очень давно научился четко разделять те голоса, которые позволяла ему слышать телепатия, - и те, которые принадлежали в действительности его воображению.
Сейчас ему показалось, что одно неким странным образом дополнило другое.
И - еще одна, и несколько большая странность, - тот голос, который явно не мог принадлежать его воображению, так же явно не мог принадлежать и Эрику. Это был сухой, насмешливый, и недобрый голос, - и тем более неприятный, что говорил крайне неприятные для Чарльза вещи.
- Пожалуйста, не думай, будто я собрался судить тебя, - проговорил Чарльз после паузы. - Я недостаточно хорош для этого. Я знаю про себя, что совсем не святой. Никто из нас не святой.
- Уж это верно, - тонко усмехнулся Эрик.
Именно в эту секунду Чарльз впервые осознал: что-то в этой усмешке внушает ему беспокойство. Причем он даже не мог бы сказать, что видит, как в ней проглядывает нечто, предположим, слишком уж злобное, или неприятно двусмысленное.
Ему могло бы прийти в голову, что именно такая усмешка попросту смотрится на лице Эрика до странности чужой.
Также ему могло бы прийти в голову, что нечто «чужеродное», когда показывается на чьем-то лице, может отражать то, что человек обычно не показывает никому. Что это может даже оказаться его никому не знакомое лицо, - лицо самой его души.
Но ни о том, ни о другом Чарльз не подумал.
- И вообще, я думаю, ты прав, - прибавил он. - «Партнерство», - значит, «партнерство». Для начала это уже неплохо. А ведь нужно же с чего-то начинать.
- Очень рад, что ты понял это, - сказал Эрик.
По прошествии некоторого времени, Чарльз не перестал искренне считать, что Эрик был прав.
И что основа для их дружбы оказалась заложена надежная, - и крепкая.
Вероятно, даже намного более крепкая, чем первоначально рассчитывал Эрик.
Его отчужденность постепенно (но при этом, удивительно быстро) ушла, так же как и нарочитое равнодушие.
Однако воспоминание об их разговоре в тот вечер, когда началось их близкое знакомство, никуда не делось из памяти Чарльза; пускай и оказалось помещенным в тот ее уголок, куда он обычно избегал заглядывать.
«Что же все-таки ты хотел мне тогда сказать на самом деле? - думал Чарльз теперь, приподнявшись на локте, и разглядывая наполовину освещенное чуть красноватым светом лампы, наполовину - находящееся в тени задумчивое, спокойное лицо Эрика. - О чем хотел предупредить? Что на самом деле мог иметь в виду? «Не вздумай мне доверять»?.. «Держись от меня подальше»?.. Но все-таки, почему?..»
- Клаус заново научил тебя ценить жизнь? - сказал Чарльз вслух. - Но... как?
- Он открыл для меня новые стороны жизни.
- Например? - спросил Чарльз. Он чувствовал себя так, будто делает шаг, полшага вперед на зыбкой почве. При малейшем признаке неудовольствия или гнева со стороны Эрика, ему следовало прекратить свои расспросы.
Но Эрик был по-прежнему спокоен.
- Примеров, в сущности, не счесть, - негромко проговорил он. - У всего на свете есть оборотная сторона.
- Не мог бы ты уточнить?
Эрик повернул к нему голову; Чарльз разглядел его мягкую улыбку.
- А тебе правда нужны уточнения? Ведь для примера можно взять все, что угодно. Или даже - кого угодно. Хотя бы нас тобой.
- А точнее?
- Нашу дружбу, - сказал Эрик. - Которой ты придаешь очень большое значение, ведь так?
- Да, - сказал Чарльз.
- Ты полагаешь, что это прекрасно - то, что я так важен для тебя, а ты - для меня?
- Разумеется. К чему ты клонишь?
- Я тоже полагаю, что это прекрасно, Чарльз, - негромко сказал Эрик, и, со все той же мягкой улыбкой, протянул ему руку.
Чарльз тут же протянул свою (благо небольшое расстояние между их кроватями позволяло), и сжал ее - с теплым, и очень сильным чувством.
Этому чувству не помешало возникнуть то, что Эрик на самом деле пока еще вовсе не закончил свою мысль.
- Ты что делаешь?
В определенный момент Чарльз вдруг понял, что сильная рука Эрика, сжавшая его собственную, сжимает ее еще крепче, - и начинает тянуть. Медленно, но решительно тянуть его за руку, - подтаскивая его к краю кровати.
- Эй!..
Чарльз невольно засмеялся.
Эрик, очевидно шутил, - так что нужно было попытаться ответить ему в тон. Сказать по правде, у Чарльза не возникло бы с этим проблем - не касайся дело напрямую приложения физической силы, в которой он обычно проигрывал Эрику. Тем не менее, он тоже принялся тащить, - одновременно ощущая, что покрывало, на котором он лежит, оказывается слишком скользким, - так что он, в результате, скользит вместе с ним - понемногу съезжая со своей кровати.
Но и Эрику уже оставалось не так далеко от края.
Все закончилось в одно мгновение: сначала на полу очутился Чарльз, а затем - Эрик, - оказавшийся прямо сверху.
Чарльз запутался ногами в двух покрывалах, которые оказались на полу вместе с ними; там же запутались ноги Эрика, которому покрывало каким-то образом еще и свалилось на голову, угрожая так же накрыть и Чарльза; и с полминуты Чарльзу было то темно, то светло, немного жарко, немного тяжело (ведь Эрик очутился прямо на нем), но нисколько не неудобно, и очень весело.
Он и Эрик временами в шутку боролись, причем иной раз - даже на кровати, а после - как получится, - и не столь уж редко их схватки заканчивались на полу (как правило, побеждал Эрик); и в этом, с точки зрения обоих (во всяком случае, по видимости) не было совершенно ничего особенного. Они просто возились, словно дети.
Но на этот раз - и Чарльз почувствовал это совершенно внезапно - что-то было не так, как обычно.
Эрик как-то слишком уж настойчиво и сильно прижимал его к полу; снова и снова перехватывал его руки, и никак не давал ему вывернуться; и наконец, в том, как он неожиданно втиснул колено между колен Чарльза, и заставил его развести их - было что-то, из-за чего Чарльз сильно испугался. Испугался впервые за все время своего общения с ним.
- Какого черта?!..
Вскрикнуть получилось как-то полузадушенно, и намного тише, чем Чарльз хотел.
Одной рукой он обхватывал Эрика за шею (другую Эрик ухитрился ему зажать как-то так, что он уже ее почти не чувствовал), - и очень отчетливо понимал, что одной руки ему вряд ли будет достаточно, чтобы суметь заставить Эрика оторваться от его шеи, - а что же Эрик вообще вздумал там делать, склонившись над ним?.. Он его там целует?!..
Чарльз рванулся, в панике; точнее, попытался рвануться, потому что даже приподняться ему не дали.
Он рванулся опять, еще отчаянней; в ответ его прижали к полу еще сильнее.
Кажется, Эрик что-то говорил; что-то шептал ему на ухо, при этом слегка, как бы невольно, посмеиваясь, - все это время он оставался удивительно спокойным.
- Не нужно... Не нужно... Перестань. Ну, перестань же. Послушай меня... Чарльз. - Таким образом он как будто взывал к рассудку Чарльза, - в то время как тому рассудок отказывал; еще совсем недавно - в сущности, еще считанные минуты тому назад - Чарльз бы не мог предположить, что на целом свете могло бы у него вызвать подобную реакцию - лишить почти всякой способности соображать; зато теперь он выяснил, что это было. Это были неумолимо сильные руки, тихий голос и смех, горячие губы, и мягкая, как бы вкрадчивая, ласка.
«Это похоже на шок, - промелькнуло в голове Чарльза странное, неуместное, и как бы отчужденное. - Ты не чувствуешь боли, тебе становится тепло, и ты засыпаешь».
Его пальцы, сжимавшие плечо Эрика, начали слабеть.
Наконец, Эрик поднял голову. Чарльз увидел, что он улыбается.
- Ты даже не пытаешься остановить меня?
Остановить его? Ударить, сбросить с себя? Но нет; Чарльз понял, что в данном случае Эрик имел в виду совсем не это.
- А какой теперь смысл? - сказал Чарльз тихо. - Заставить тебя остановиться, даже стереть тебе память, - конечно, я мог бы это сделать. Но я ведь не смог бы потом стереть память еще и самому себе.
- Прекрасно... По-моему, тебе никогда не изменяет твоя рассудительность.
- Правда? А я не знаю. На самом деле, мне кажется, что я сейчас сойду с ума. Я только что очень испугался. Да, мне было страшно. Зачем ты это делаешь со мной? Пожалуйста, оставь меня; я не могу так. Давай просто поговорим. Эрик! Прошу, отпусти меня.
- Но ведь сейчас тебе уже не страшно? - спросил Эрик. Впрочем, что-то в его голосе указывало скорее на утверждение.
Чарльз, действительно, уже успел немного прийти в себя. Теперь его движения были уже не так ограничены - во всяком случае, руками он мог двигать свободно, - и обе они лежали у Эрика на плечах. Между тем, одна ладонь Эрика была под его затылком, удобно поддерживая его голову, а другая - касалась его волос, слегка перебирая их. Да, Эрик, по-прежнему, явно не был намерен позволить ему подняться, - но все-таки, теперь, когда прошло первое потрясение, где-то в глубине души Чарльз был даже удивлен тем, что мог совсем недавно находиться из-за него на грани самого настоящего ужаса. Несмотря ни на что, в нем была слишком сильна уверенность в том, что Эрик, что бы он ни делал, не мог желать причинить ему вред. Поэтому не мог и причинить его.
- Я могу все тебе объяснить, - сказал, тем временем, Эрик, самым спокойным и мирным тоном. - Ты же ведь хотел, чтобы я объяснил тебе?
- Да. Разумеется.
- Ну, так слушай.
Странно, но голос Эрика звучал так, словно в данный момент они преспокойно сидели в креслах друг напротив друга, занятые совершенно обыкновенной беседой, - а вовсе не лежали на полу, ведя разговор, который был самым трудновообразимым во всех отношениях.
- Клаус, - сказал Эрик, причем, произнося это имя, мимолетно и странно улыбнулся, - придавал развитию моих способностей очень большое значение. Он говорил, что, если я не смогу быть таким, каким меня сотворила природа, то неизбежно умру. Ни одно существо, чье развитие не подчиняется закономерностям, предписанным природой конкретно ему, не выживает. Так он говорил мне. Сейчас я думаю, что он, скорее всего, просто был искренне убежден, что ему необходимо оказать посильную помощь существу своего вида. Не дать погибнуть. Он и не дал. Но я-то сам тогда не догадывался, что Клаус - тоже мутант. Я думал, что он - просто человек, хотя и... - Эрик впервые запнулся; его взгляд - тоже впервые - оторвался от лица Чарльза; у него был вид человека, который подыскивает слова - и довольно мучительно.
Наконец, он опять заговорил.
- ...Хотя и, пожалуй, самый непостижимый из всех, кого я встречал в своей жизни. После того, как я метнул в него нож... А я был тогда жутко, кошмарно зол, я и сам не подозревал, что умею испытывать что-то подобное... Так вот, после этого, как ты думаешь, что должен был бы сделать всякий обычный человек? Как минимум, испугаться. Наверное, накричать на меня. И, вероятно, наказать... Но он не сделал ничего из этого. И я видел, что он попросту очень мной доволен... Это было крайне противоестественно, - а я, в сущности, и не знал, что может быть противоестественней даже самого того факта, что я живу вместе с ним. Что он меня опекает... После всего того, что случилось... Даже учитывая, что мы оба будто бы стали считать, что моя мать погибла в результате чего-то вроде несчастного случая... А вернее - в особенности учитывая это...
- Он лепил из тебя убийцу, - сглотнув, сказал Чарльз с усилием. - Может быть, как-то по-своему он тобой дорожил, - но сущности ваших отношений это не отменяло. А они были чудовищны... И ты же сам это знаешь, чувствуешь. Ты знаешь, кем он хотел тебя сделать...
- И сделал! - усмехнулся Эрик горько. - Хотя и не отбирал у меня права выбора... напротив. Пожалуй, хитрость заключалась в том, что он показал мне то, из чего мне следует выбирать, слишком отчетливо. И заранее одобрил мой выбор - слишком явно...
- Ты не обязан был принимать то, что выбрали за тебя. Зачем ты играешь по его правилам?
- А ты погляди на него опять, - усмехнулся Эрик. - Посмотри повнимательнее, что такое он был - уже тогда.
Чарльзу не слишком хотелось снова просматривать воспоминание с ножом; однако он понял, что Эрик хотел именно этого.
Неохотно, он приложил пальцы к виску. Итак, - все снова: неразборчивые выкрики по-немецки; что-то вдруг свистит в воздухе; нож летит, вращаясь, прямо на Клауса. Но тот, в последний момент, ловко уворачивается.
На этот раз, Чарльз немного задержался в чужой памяти; предполагая, что самое важное должно было последовать непосредственно за тем моментом, когда Эрик увидел в глазах Клауса выражение радости.
Но вдруг, он понял: именно в этом выражении и заключалось самое важное. И самое пугающее.
Какую-то секунду оно было едва уловимым, - и от этого тем более непонятным; но затем, радость Клауса Шмидта, вместе с ее характером, становилась более чем очевидной. Это была злобная, хитрая, и хищная радость; радость от того, что мальчишка, стоявший напротив Шмидта, едва не совершил убийство - и не испытывал ни страха, ни угрызений совести по этому поводу. Радость по поводу того, что этот мальчишка только что сделал шаг именно в том направлении, которое Клаус Шмидт считал для него единственно верным, и предназначил ему.
Чарльз возвратился в настоящее, и в реальность, испытывая глубокое отвращение.
- Ну, как тебе? - спросил Эрик.
- Омерзительно.
- Не правда ли? И что, по-твоему, такого как он следовало бы оставить в живых?
Чарльз нахмурился.
- Ну, что? - спросил Эрик тихо.
- Тут кое-что не так, - сказал Чарльз медленно, - в твоих рассуждениях. Для того, чтобы - предположим - прикончить Клауса, не обязательно было выбирать путь, похожий на его собственный...
- Покончить с Клаусом можно только выбрав путь, похожий на его собственный! - вдруг почти что крикнул Эрик. - Я так и знал... Все-таки ты не понимаешь ни его, ни меня.
- Я пытаюсь понять тебя, поверь мне... Но... скажи, а нам обязательно вот так лежать? Давай встанем.
- Ну уж нет, - сказал Эрик, внезапно хохотнув; и, навалившись на него всем весом, не дал ему приподняться. Чарльз ударился головой об пол, и невольно покривился.
- Ты делаешь мне больно, - сказал он, - одновременно внезапно осознав, что сильнее всего его тревожит даже не эта боль - а то, как Эрик пожирает его глазами. Такого взгляда Чарльз у него еще не видел.
- Эрик, что бы ты ни задумал, учти: притормозить самое время именно сейчас, - сказал он; отметив, что примерно таким же тоном мог бы пытаться урезонить душевнобольного, - и что, приблизительно так же, как перед душевнобольным, очень заботится о том, чтобы не обнаружить свой страх.
- Эрик... пожалуйста.


Продолжение в комментариях.