Джеймс просыпается ночью, потому что рядом без сна лежит человек, которого он любит. У Стива больше не бывает приступов астмы и аритмии, но Баки всегда слушает его дыхание, знает биение его сердца лучше собственного. Иногда он думает, что вообще знает Стива Роджерса лучше всех на свете, лучше даже, чем сам Стив с его наивными попытками не показывать, как порой устало опускается рука, держащая щит. Барнс знает, что Стив будет молчать, и знает, почему.

- Упрямство, Роджерс, всегда было неотъемлемой частью твоего неповторимого обаяния, но иногда оно меня ужасно бесит, честно. В юности мне регулярно приходилось бороться с острым желанием побить тебя в подворотне вместо очередных хулиганов за твоё дурацкое неумение попросить о помощи. Сейчас побить тебя гораздо сложнее, конечно, но ведь я могу и постараться.

Баки поворачивается и сжимает Стива в объятиях, почти не сдерживая силу протеза, потому что его слова – только наполовину шутка. Стив тоже знает Баки, знает лучше, чем себя, поэтому расслабляется, обмякает в его руках.

- Перемены, Стиви. Самый изменившийся человек, которого ты знаешь (ну, не считая Большого парня), говорит это сейчас самому цельному человеку, которого знаю я. В них весь секрет, просто ты неправильно его разгадал. Я упустил момент, когда ты вбил себе в голову, что должен спасти мир в одно улыбающееся лицо, раз уж стал таким большим и сильным. Дурной задохлик из Бруклина дорвался до возможностей супергероя и честно попытался в них захлебнуться. Так вот, Стив, не выйдет, у тебя и раньше и не получалось, если ты не заметил. Потому что мы всегда шли за тобой, я шёл за тобой и продолжаю идти сейчас. В конце концов, если вычесть твою зимнюю спячку, меня не было рядом каких-то года три, у тебя просто не было времени привыкнуть спасать мир в одиночку, это и было-то всего раз.

Это какой-то нелепый парадокс! Именно ты из толпы психованных индивидуалистов со сложными судьбами сделал команду, а сам при этом правила командной игры не усвоил. Не только ты нам, но и мы тебе – иначе никак. Ты настолько привык давать, что даже не пытаешься взять то, что твои друзья протягивают тебе. Ты наша опора, но ведь и мы твоя. Я твоя опора, я стена, за которой ты можешь укрыться от мира вместе со своим дурацким щитом, я подушка, на которую ты можешь преклонить усталую голову, что и делаешь, кстати, с завидной регулярностью. Можешь даже в меня порыдать, я никому не скажу. Для меня ты всегда был Стивом, моим Стивом, живым и настоящим, а не символом без страха и упрёка. У символов нет чувств, а я люблю человека, всего тебя, со всеми достоинствами и недостатками. Ты сам мне это позволил, так теперь позволь и себе. На свете нет ничего, что способно сделать тебя меньше, и я сейчас не о физической стороне вопроса. Поверь, наконец, в то, что ты самый лучший, и расслабься. Позволь себе быть слабым, грустным, потерянным хотя бы со мной и научись принимать мою заботу, как я принимаю твою, иначе я решу, что ты мне не доверяешь, и точно тебя побью.

- Лучше обними меня ещё крепче, Бак.

Его сердце теперь бьётся совершенно правильно. Оба сердца бьются.