Буду писать на этот трек.
Вот буду.



А кто сможет написать мне Майкл/Джеймс на него - ноги буду целовать.
Тягучее, сексуальное, горькое, нежное, с надрывом, с закрытыми глазами и стучащим сердцем.
С разбитыми кулаками, сигаретным дымом, гулом в ушах, привкусом крови на губах, промозглой зимой и зябкими объятиями.
...
Донт кнов.

... Братан смог.
Совершеннейшее нечто от  капитан треники

-Пожалуйста, - Джеймс пытается отойти, просочиться сквозь стену. – Хватит, пожалуйста, пожалуйста.
У Майкла глаза темные сейчас, широко распахнутые, и рот приоткрыт. И он весь-весь вжимается в Джеймса, накрывает собой, припечатывает, и тело у него горячее очень, такое, что становится жарко, и дышится с трудом.
- Джейми, - говорит тихо, с жадностью, потирается, держит запястья. – Мой.
Макэвоя трясет и колотит, а Майкл тяжелый, весь наваливается. Кажется, телефон надрывается уже раз в десятый, требует, вопит, изнывает.
- Пусти, Майкл, пусти, - Джеймс никогда и ни с кем себя не чувствовал ещё таким слабым, покорным, послушным. Он только и может, что просить, шептать срывающимся голосом, зная, что Майкл всё равно не отпустит. Да Джеймс и сам не хочет уходить, и телефон бы просто выбросить в окно, на шумящую трассу, чтобы его там переехал первый же автомобиль. Чтобы всю Макэвоя жизнь, которая его тянет обратно переехало, раздавило, развеяло.
- Не ходи,- Майкл не просит даже, говорит ровно, без интонаций. – Не ходи никуда.
В такие моменты Джеймсу мерещится, будто Майкл сидит на чем-то серьёзном. На чем-то тяжелом, с чего не слезть, не соскочить. Ноздри раздуваются, на лбу выступает пот, на щеках лихорадочный румянец, и глаза, глаза совершенно безумные. Стояк горячий, даже сквозь джинсы, твердый. читать дальше
-Irish blood, English heart, - доносится будто из другой вселенной, это всё ещё Джеймсов мобильник, и Майкл всегда злится, что он его не выключает во время их встреч, и всегда просит, чтобы так в последний раз было. – This I’m made of…
И Джеймс божится каждый раз, и зацеловывает складку, залегшую между Фассбендеровых бровей, и в глаза заглядывает, чувствуя себя невероятно, неизлечимо больным. И шепотом просит прощения, жмется к Майклу, сам за поцелуями лезет, словно глупый неуклюжий щенок. А потом наступает следующая встреча, и Майкл выключает сотовый, запихивая его куда подальше, а Джеймс – нет. Снова нет.
- There is no one on Earth I’m afraid of, and I will die with both of my hands untied, - гордо заявляет мобильник и затыкается, ненадолго. Честно, Майкл уже ненавидит эту песню. Пока есть время, пока Джеймс снова замирает, не рвется никуда, Фассбендер торопится. Спустить джинсы с себя, с него. Белья нет, когда они вдвоем, даже не думают об этом. Быстро, рывками, приподнять, прижать к стене. Тяжело, и руки болят, но Майкл держит крепко, и ни за что не отпустит. Джеймс ещё не остыл, Джеймс ещё липкий и влажный после прошлого раза, они даже в душ не успели сходить, когда Майкла накрыло опять.
- Господи, - говорит Джеймс, жмурится, ударяется затылком о стену, елозит по ней голой спиной, приподнимаемый и опускаемый. Руки сильные, крепкие, держат. – Господи, Господи.
- Мой, - Майкл кусается, больно вообще-то, но Джеймсу всё равно. А Майкл повторяет снова и снова, твердит это «Мой», вбиваясь в него, кусая губы и тут же зализывая. Невозможный привкус крови во рту, и голова кружится, и наверное телефон снова звонит, но оба уже не слышат, мир вокруг обложен ватой, плотно, надежно. Всё, что слышит Майкл – стоны Джеймса. Протяжные, сладкие, вибрирующие, жалобные. А Макэвой будто и вовсе оглох, дергается, ерзает, и хочется до одури отдрочить себе, но он не может отпустить Майкла, не может разжать пальцы и выпустить плечи, иначе свалятся оба.
На улице будет пар изо рта, снег колкий и редкий. Ветер холодный, опалит щеки, ледяной волной затопит легкие. И Джеймс снова уйдет первым, он всегда первым уходит, вжимая голову в плечи, жалко горбясь, ковыляет по лестнице. Майкл стоит в дверном проеме, всегда без футболки, в расстегнутых джинсах, смотрит в спину, сверлит взглядом между лопаток так, что это отзывается дрожью по позвоночнику и вниз. И Макэвой обычно не доходит двух ступенек, останавливается, чтобы Майкл смог сбежать вниз по лестнице, босой. Чтобы выдохнуть ему в губы «Простудишься, идиот», и тут же быть схваченным, зацелованным горько, нежно, просяще. И чтобы цепляться за теплую шею, повисая практически, потому что стоять нет сил, нет желания.
А потом Майкл останется один, в пустой однушке. Она достаточно убога, никакого намека на респектабельность или комфорт. Окраина Лондона, зачуханные узкие улочки, хмурые соседи, дышащие перегаром. Здесь даже кровать доисторическая, скрипит и стонет, когда они трахаются на ней, и Майкл думает, что рано или поздно они её всё-таки доломают. Ванная крошечная, так что если включить горячую воду, пар заполняет пространство почти сразу. Майкл пойдет туда, проведет пальцами по стеклу. Ещё каких-то полчаса назад они были здесь вместе, и он помогал Джеймсу вымыться, оттирал его тщательно, трогая везде, поглаживая, прикусывая кожу зубами совсем легко. Макэвой фыркал, дергался, дрожал под прикосновениями, шептал, что может всё сделать сам. Шептал что-то про «через две или три недели», но не договаривал, потому что Майкл затыкал ему рот жадным поцелуем. Майкл всегда жадный, ему всегда мало, было и будет. Джеймса мало, Джеймса никогда не бывает достаточно. Майкл прижимается лбом к запотевшему зеркалу и закрывает глаза.


- Что ты сделал? – Джеймс на коленях перед Майклом, ловит руки, рассматривает разбитые в кровь костяшки пальцев. Кожа там содрана, кровь уже подсохла. – Зачем?
Майкл не знает, что сказать. Как объяснить.
- Джеймс, Джейми, - пытается вырвать руки из цепких пальцев, морщится. – Джейми, встань.
Они и двух недель не продержались, Джеймсу пришлось врать долго и стыдно, чтобы уехать. А Майклу отменить целую прорву встреч. Они и недели не выдержали, и Джеймс теперь стоит на грязном полу на коленях, и целует осторожно разбитые костяшки. Перехватывает запястья, лижет мягко, пробует на вкус чуть солоноватую кожу.
Холодно, отопления почему-то нет, и снег валит. Майкл хочет, чтобы Джеймс встал, потому что Макэвой весь дрожит от озноба, тяжело, болезненно. Фассбендер хочет Джеймса отогреть, завернуть в одеяло, лечь рядом. Джеймс нетерпеливо тычется в его ширинку губами, дышит жарко, елозит носом так, что у Майкла встает ещё сильнее, хотя казалось куда ещё.
- Нет, Джейми, не так, нет, - он подхватывает Макэвоя, тащит к подоконнику, усаживает словно куклу. У Джеймса красные глаза, а губы все потрескались. Майкл хочет сказать, что так нельзя больше, что невозможно это всё терпеть. Майкл хочет, но не говорит, а только повторяет «Люблю тебя» как заведенный, между вздохами, всхлипами и короткими стонами. Джеймс обхватывает его ногами, руками, позволяет запустить себе холодные руки под свитер, в джинсы, тяжело дышит, когда пальцы проходятся по позвоночнику, надавливая, ощупывая, спускаются ниже, совсем сухие проталкиваются в сжатую тесноту.
- Ма-а-а-айкл, - тянет Джеймс, вскидываясь, пытаясь расслабиться.
Холодно ужасно, и Майкл курит, рассматривая свернувшегося калачиком на кровати Джеймса, укутанного в одеяло. Фассбендеру иногда стыдно за себя самого, за то, что не умеет быть сдержанным, звонит по ночам, пишет что-то, хотя Джеймс миллион раз уже просил этого не делать. Майклу стыдно, что он почти не умеет быть нежным, только и знает, что нетерпеливо толкаться, кусаться, ставить синяки на бледной коже, каждый сантиметр которой хочется вылизать. Майклу страшно, потому что они почти не говорят в последнее время, только обрывочно, и чаще всего Джеймс говорит «Майкл», а Майкл твердит «Джеймс». На разговоры их просто не хватает, времени слишком мало, и Фассбендеру ужасно хочется вернуться назад, к съемкам «Первого класса», когда они могли себе позволить болтать ночи напролет за виски или мартини, а потом спокойно, неторопливо трахаться. И Джеймс не был таким зажатым тогда, и чаще отключал мобильный, забывая о том, что у него есть обязательства. Макэвой не был таким напряженным, нервным, настороженным, смеялся постоянно, и они могли дурачиться, ходить куда-то вместе. Теперь – нет. Теперь всё быстро, суматошно, Майкл чувствует себя полоумным, когда снова видит Джеймса после долгой разлуки. Он будто голоден ужасно, и сколько не ешь – всё будет мало. И сколько бы Джеймс ему не отдал – этого всё равно недостаточно.
Джеймс ерзает, выпутываясь из одеяла, и оно сползает, обнажая плечи и спину. Майкл тушит сигарету, встает рывком, садится на кровать. Ладонь ложится на поясницу, гладит медленно. Джеймс вздыхает во сне, улыбается. Хочется заморозить мгновение, чтобы ничего никогда не менялось. Майкл пытается запомнить веснушчатые плечи, бледную кожу в тусклом свете, влажные завитки волос на шее. Трогает пальцами за ухом, трет, наклоняется, чтобы поцеловать в загривок, спуститься ниже.
- М-м-м, - выдыхает Джеймс, выгибаясь навстречу ласкающим пальцам.
Майклу просто крышу сносит от переполняющей нежности. Он целует веснушки на плечах, скользит языком вдоль позвоночника, сжимает пальцами ягодицы. Джеймс сонный, встрепанный, поднимает голову с подушки, смотрит на него, повернувшись.
- Я тебя сегодня никуда не отпущу, - говорит Майкл. Вообще-то, он каждый раз так говорит, но почему-то именно сегодня Джеймс верит. Верит и снова валится на подушку, вжимаясь в неё носом, когда Майкл подтягивает его к себе и принимается вылизывать, стыдно, жарко, мокро. Джеймс елозит членом по влажной простыне, давится всхлипами, подается с готовностью назад, когда язык сменяют пальцы. Разбитые – Джеймс помнит. Он кончает долго, невыносимо, только от одних пальцев, а потом тянет Майкла к себе, прижимается к нему, зацеловывает.
- Майкл, Майкл, Майкл…
- Джеймс, - Майкл улыбается, крепче обхватывая расслабленного Макэвоя.
Сумерки топят комнату, здесь так холодно, что кожа покрывается рябью.
-Irish blood, English heart, - привычно заливается телефон.
Майкл хмурится, но Джеймс прижимает палец к его губам, свободной рукой тянется к тумбочке. И отключает сотовый, закинув его под кровать.
- Когда-нибудь я его выброшу сам, - обещает Майкл. – Поехали ко мне, здесь уже невозможно.
Он ждет, что Джеймс снова будет спорить, будет говорить, что это слишком рискованно, снова глубокомысленно заведет шарманку о жене и ребенке. Но Макэвой только кивает согласно и натягивает джинсы.

запись создана: 28.10.2011 в 20:13