07.01.2015 в 22:16
Пишет andre;:Следующая станция — Озерки
С середины декабря воображала сюжет рассказа в жанре абсурда. Никаких фандомов, сплошная сатира, и неожиданно — на русской почве. Наступили каникулы, писала «Камо грядеши», на два вечера прервалась — и на тебе, появился. У него, бедолаги, даже шапки нет, одно название.
Не вычитано и, вероятно, сыро.
Следующая станция — Озерки
Читать, ~ 3000 слов
В шарлотку кладут яйца, сахар, муку и яблоки. Гасим соду уксусом — обязательно! — а там кто во что горазд. Умельцы хвалят шарлотку с клубникой. Язык, говорят, проглотишь, а пальцы облизнёшь.
Зимой хорошо кушать шарлотку с мёдом. От мёда всё человеческое нутро — то бишь сердце, печень, почки и прочие потроха — сразу приходит к гармонии. Тепло как-то становится. Ну, по-людски, я хочу сказать.
Нет, это не я придумала. Умные люди, не шушера... Ой, всё, Серёжка, не начинай.
Так я о чём?
Ты меня слышишь? Алло, Серый! Про мёд услышал? Ли-по-вый. Обязательно липовый и ни в коем случае не гречишный. Липовый мёд, если хороший, — чисто вереск. Сергунь, ты читал Стивенсона? Из вереска напиток… ну и так далее.
Ладно, потом расскажу.
Дальше легче. Выбрал мёд, хочешь — бодяжь с корицей, хочешь с лимоном, хочешь с кардамоном или с гвоздичкой для остроты. Дело вкуса. Алло! Алло!
Я говорю — вкуса! Понимаешь меня?
Серёжка помотал головой, забыв, что Света его не видит. От Светы был только голос — весёлый, играющий, высокий и чуть задыхающийся, с поволжской манерой растягивать «о». У Серёжки не было вкуса, вот смешная Света и надрывалась: милый, хороший, дорогой, тебе бы капельку вкуса — чудо, а не мужик! Он покорно слушал, плечом прижав трубку к уху. Банка с липовым мёдом заняла полпортфеля и больно оттянула плечо.
— Свет, — сказал он трубке, — я в метро спускаюсь, связь сейчас того.
— Про мёд не забыл?
— Да купил я. Липовый, как ты любишь.
— Умница! К семи будешь?
— Да я и раньше буду, ехать всего-ничего.
— От Пионерской едешь? Залезай в последний вагон. Я ставлю греться духовку?
— Ставь.
Он отключился, сунул телефон в карман пальто и поправил лямку портфеля, съехавшую с плеча. Портфель он купил на первом курсе, сразу после зачисления (или всё-таки до?). Пили сколько в тот месяц! Сколько бутылок в портфеле переносили! Сколько учебников водкой залили!.. Отличная кожаная вещь. Шесть лет — бах! — и прошли, как не было. Институт кончился, однокурсники разбежались, три парня в армию загремели, девчонки замуж повыходили, мир сто раз уже поменялся, а вот портфель всё тот же. Ничего ему не делается. Только лямка плоха.
Надо купить другую.
Эскалатор ехал и ехал — ровно, монотонно, медленно. В Москве метро побыстрее, а Питер меланхоличный. Мимо пронёсся бешеный мальчишка в жёлтом пуховике.
— Мужчина с лыжами в ушанке! Держитесь за поручни!
По привычке Серёжка оглянулся — кому это сказали? — и люди на эскалаторе тоже стали оборачиваться, по-гусиному вытягивая шеи. Мужика с лыжами с места не видно. Ушанок тоже не просматривается. Молодые девчонки — волосы, волосы, волосы, дальше бабульки — сплюснутые беретики-блинчики, мужчины к пятидесяти — кепки и седина, и подростки — дурацкие вязаные помпоны. Серёжка на всякий случай схватился за поручень. Тот ехал чуть бодрее эскалатора, оттого рука соскальзывала, и всё тело опасно тянулось вперёд. Серёжка убрал руку с поручня и сунул её в карман.
В метро пахло подземным миром, но не аидовым, а другим — тем, где влажная темень золотится жёлтыми моргающими лампами, полукруглый свод подпирает землю, электрическая прохлада забивается в лёгкие, как в холщовый мешок. В метро Серёжка ездил редко — скакал по маршруткам, по трамваям, по плиточным тротуарам (никогда не наступай на стыки). Если едешь в трамвае, Питер кажется похожим на пса: жмётся мокрым носом к стеклу, отряхивается серыми брызгами, пахнет дождём и шерстью. Протяни руку и погладь город по холке.
Но не в метро.
В детстве Серёжка был фантазёром. Воображал, что вагон не вагон, а космический корабль. Или, например, Звезда Смерти. Тот же запах электричества, та же ревущая чернота за стеклом. Людские потоки снуют, как лосось на нерест. Человеческие особи бьются цигейковыми боками, по-пингвиньи топчутся у эскалаторов и торопятся, торопятся, торопятся в далёкое никуда. Хотя, если вдуматься, что есть время в метро? Лишь счётчик секунд. Поезд приблизился — и всё обнулилось. Вот уплыла наверх по эскалатору целая пингвинья орда. Ей на смену пришла иная — спустилась с верхотуры, вклиниваясь в людской поток, и спешит рассоваться по вагонам. За окном воет всё тот же чернильный космос. Какое ему дело до нас?
На платформе Серёжка сверился с указателем. С левой стороны поезда шли в сторону Купчино, с правой — на Парнас. Он встал на правую сторону, потоптался у «Первой полосы», высматривая свежий номер «Нэшнл Джиографик», но было лень тянуться за кошельком. До проспекта Просвещения всего две станции, в дороге некогда читать.
Серёжка сверился с часами: ещё только шесть. Конечно, он успеет к семи. Уже в полвосьмого Светка испечёт шарлотку и разрежет пышный пирог на восемь ровных кусков. Первый кусок Серёжка слямзит с тарелки горячим, подует, жадно проглотит, обжигая язык и щёки. Сверху запьёт чаем, густым, багровым, дымным и очень сладким. Света с нежностью скажет: Серый, ты полный псих! И Серёжке понравится хоть для кого-то быть психом.
Подошёл поезд, разок прогудев что-то неразборчивое. Серёжка запоздало вспомнил, что заходить нужно в последний вагон. Он зашел вместе с бабушкой в берете, не заметил её и сел на свободное место в секции с шестью креслами.
— Уступите место, — сурово сказала соседка. Он обвёл её бессмысленным взглядом: блондинка, мелкие капли пота на сероватом лбу, тонкие штопаные губы, привычно обведенные лиловой помадой. Похожая дама вела у него в школе русский язык и часто стучала указкой по грифельной доске.
— Мужчина, вы меня слышите? Бабушке уступите.
Серёжка поднял взгляд, увидел бабушку и мгновенно встал. Бабушка села, благодаря и извиняясь. Берет-блинчик легкомысленно съехал на правый бок. Вагон тронулся, длинно выдохнув, и несколько минут Серёжка, качаясь, бездумно рассматривал туннельную темноту в окне.
Вагон тормознул, двери открылись. Порция пингвинов, упакованных в шубы, пуховики и пальтишки, вывалилась на платформу Удельной, а вместо неё в вагон хлынула другая толпа, пожиже. Серёжка отодвинулся в центр вагона поближе к мужчине с лыжами.
Вон он где, нарушитель в ушанке! А ну и бог с ним.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Двери схлопнулись. Напоследок в вагон успела забежать красивая русоволосая девушка, с виду принцесса из сказок, в лисьей шубке с зелёной сумочкой из кожзама. Мужик с лыжами посмотрел на неё заинтересованно, но без надежды. Серёжка думал о Светке и бегло поглядывал на часы.
На выезде из тоннеля показалась стена, покрытая белой облупившейся краской. За ней — платформа с высоким полукруглым сводом. Бабушка в берете встала, протиснулась мимо Серёжки, поблагодарила и извинилась.
Уф-ф-ф! — снова вздохнул поезд, сбавил скорость и остановился.
— Озерки, — сказал дружелюбно-бесстрастный мужской голос из динамиков.
Двери открылись, бабушка и принцесса в лисьей шубке вышли, другие пассажиры остались на местах. Мужик с лыжами посмотрел вслед принцессе. Глаза у него были, как у бассет-хаунда — печальные, красноватые, с оттянутым нижним веком.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Серёжка вынырнул из забытья и рассеянно глянул вверх. Ослышался. Замотался. Последние три недели в конторе чёрт ногу сломит — все куда-то бегут, спешат со сдачей отчётности, и вроде не Новый год, а шороху — боже мой.
Портфель с липовым мёдом тянул плечо и весил целую тонну. Серёжка с тоской вспомнил Светкины всегдашние увещевания: надо пойти в спортзал.
Мгла за стеклом опять сменилась белой стеной, затем появился свод. Мелькнула красная вывеска киоска «Первая полоса».
— Озерки, — сказал всё тот же голос из динамиков. Серёжка моргнул, недоумённо разглядывая платформу. Тенью шмыгнули из вагона пассажиры, уверенно двигаясь к эскалатору. Усталый дед неспеша волок платяную тележку на колёсиках. Женщины, цокая каблучками, деловито маршировали вперёд.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Сплю, решил Серёжка. Поезд тронулся и вновь нырнул в туннель. Лампы в туннеле помаргивали нервно, потусторонне. Серёжка подивился: неужто я уснул стоя? Уснул, прислонившись вот к этому ржаво-серому поручню, точно я лошадь какая, зебра или антилопа гну?
Он растерянно огляделся, останавливая взгляд на пассажирах. Ничего необычного. Две дамы в пуховиках вполголоса переговаривались. Измочаленная мама уговаривала ребёнка не лезть с ногами на сиденье. Тургеневская девушка читала книгу в мягкой обложке. Юноша рядом с ней играл на смартфоне в игрушку вроде тетриса, но подзеркаливал, то и дело отводя глаза. Серёжка тоже вгляделся в книгу и выхватил со страницы несколько строк: что-то про французские отели, Равика и женщину на чемоданах.
Ремарк, подумал Серёжка. Света тоже любит «Триумфальную арку».
Место рядом с учительницей пустовало. Серёжка зачем-то сел, слегка потеснив импозантного господина в драповом пальто.
Поезд притормозил, и в третий раз под потолком сказали:
— Озерки.
Сквозь мутное оконное стекло Серёжка увидел всю ту же станцию, тот же красный всполох «Первой полосы» и тот же эскалатор в отдалении.
— Простите, — обратился он к учительнице. — Сейчас какая станция?
— Озерки.
— А какая была до этого?
Учительница взглянула на него недоумённо, отвернулась и достала из сумки газету «Метро». Из кармана она выудила очки для чтения и нацепила их на тонкий крючковатый нос.
Нет, происходящее решительно не похоже на сон. Серёжка ущипнул себя за руку, но это не помогло. Проверил часы — было уже шесть двадцать. Чертовщина какая-то. Сбитый с толку, он дождался следующей станции и спросил уже громче:
— Какая сейчас станция?
Тургеневская девушка оторвалась от книжки, а юноша — от смартфона. Седовласый мужчина поёжился. Учительница строго посмотрела на Серёжку из-под очков.
— Мужчина, вы что, не слышите? Только что объявили Озерки.
— Но предыдущая станция…
— Что предыдущая станция?
Сбитый с толку, он открыл рот и закрыл. Мужик с лыжами взглянул на Серёжку озадаченно, сдвинул в сторону ушанку и почесал багровый, собранный в гармошку лоб.
— Мне показалось, предыдущая станция тоже была Озерки.
— Извините, что?
— Я говорю, Озерки. Та станция была Озерки. И до неё тоже Озерки. И следующая...
Голос под потолком благожелательно подтвердил:
— Следующая станция — Озерки.
— Вот! — воскликнул Серёжка. — Я об этом!
Седовласый мужчина отодвинулся ещё дальше. В вагон влетела стайка азиатских студентов — юрких, маленьких, увлечённо щебечущих что-то своё. Двери закрылись.
— Странно как-то…
— Мужчина, — сказала учительница. — Вы пьяный?
— Я не пьяный.
— Вы мешаете другим.
— Послушайте, — рассердился Серёжка, — я абсолютно трезвый. Могу дыхнуть, если вам хочется.
— Не смейте на меня дышать!
Мужик в ушанке чуть лыжи не уронил. Азиатские студенты шушукались, ни на что не обращая внимания.
Разражаясь, Серёжка потерпел ещё две минуты. Он встал с места, взялся за поручень и, близоруко щурясь, стал рассматривать схему метро. Он сам не знал, что надеется там увидеть. Не может быть, чтоб одна станция дублировалась пять раз подряд. К северу от центра по синей ветке Серёжка не нашёл на схеме ничего подозрительного. Невский проспект, Горьковская, Петроградская, Чёрная речка, Пионерская, Удельная…
— Озерки.
Пфффф! — открылись двери, кто-то зашёл, кто-то вышел. Учительница с газетой «Метро» вновь не выказала удивления, тургеневская девушка всё так же читала книгу, юноша со смартфоном играл, маленький мальчик увлечённо ковырял сиденье.
За спиной пророкотала губная гармошка. Серёжка вздрогнул. В вагон, улыбаясь, вошёл музыкант, с виду обычный городской фрик, каких в Санкт-Петербурге тысячи, бросил на пол шляпу и молодцевато выдул из губной гармошки незатейливый набор звуков из фильма «Иван Васильевич меняет профессию».
— Кап-кап-кап! — звонко выкрикнул мальчик, ковыряющий сиденье. — Из яс-с-сных глаз Маруси!..
— Витенька, — сказала мама, — не бузи.
— …орожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки…
Перекрикивая гармошку, Серёжка обратился к мужику с лыжами:
— Вам не кажется, это странно?
— А чего тут странного?
— Всё время Озерки да Озерки.
Мужик, отдуваясь, снял ушанку, вытер ею лицо и добродушно ответил:
— Стало быть, так надо.
— Кому надо?
— Всяко кому-то надо.
Фрик убрал губную гармошку в карман, поднял шляпу с пола и сдул с неё пыль. Дамы в пуховиках оживились.
— А чего хотели-то? Ждать-то чего ещё? — заметила дама слева. — Допрыгались, называется. Гнать надо было ещё при Горбачёве.
— Кого гнать? — не понял Серёжка.
— Всех надо было гнать! А перво-наперво Ельцина. А теперь посмотри на них. Кто, спрашивается, виноват?
— Да, — поддержала дама справа. — Вы, Любовь Ивановна, исключительно правильные вещи говорите.
— Так то молодёжь, — вмешалась учительница с лиловыми губами. — А поживёшь с наше? Разве удивишься?
— Ничему не удивишься.
— Вот.
Мужик с лыжами, засопев, снова надел ушанку. Капля пота скатилась по его багровой, лаково-блестящей щеке.
Чернота за окном завораживала, дробилась редкими всполохами жёлтого полосатого света, глаза от него уставали, а мысли шли вразброд. Серёжка моргнул.
— Что-то я не понял.
— А вы и не поймёте, — раздражённо отозвалась учительница. — Пить надо меньше. Вся страна пьёт.
— Да всем известно, кому оно надо, — сказала женщина слева.
— Кому?
— Вы не знаете?
— Нет.
— Америке, конечно. А почему, вы думаете, всё на тормозах спускается? То-то же.
Юноша со смартфоном оторвался от игры и взглянул на даму бессмысленно, как окунь из ведра.
— Да-да, — вмешалась дама справа. — Умеете вы, Любовь Ивановна, прям не в бровь, а в глаз!
— А что я? Зря, что ли, это самое в парторганизациях? Наша закалка — она ого-го, если хотите знать.
— Что правда, то правда.
— Да, — сказал мужик с лыжами. — Во дела.
Поезд вновь сбавил скорость. Красная вывеска «Первой полосы» уже привычно мелькнула за стеклом. Серёжка дождался, когда голос объявит станцию Озерки, посмотрел на часы (шесть тридцать) и вмешался:
— Есть какой-то тоннель, который ходит по кругу, так?
Все замолчали. Мужик в ушанке, кряхтя, примостил лыжи к табличке «Не прислоняться».
— Чего в этих тоннелях только нет, — посетовала дама слева. — Мы в студенчестве ходили инспектировать станционных смотрителей в городе Буй. Это в Костромской области серьёзная железнодорожная станция, ну и город, конечно, немаленький, тысяч двадцать жителей. Хотя тут, в Петербурге, никто про город Буй и не знает.
— Как же не знают! — подал голос седовласый мужчина в драповом пальто. — Как же город Буй не знать!
— Так вы знаете?
— Я вам такую вещь скажу: вы вот помните героя Советского Союза Авдошина?
— Авдошина?
— Авдошина Александра Ивановича, — горячо сказал седовласый. — Командир зенитно-пехотного отделения, ветеран войны. Сосед мой по лестничной площадке в Комячке. Ну, в республике Коми то есть. Так вот он — из города Буя. Как же город Буй-то не знать!
— Осторожно, двери закрываются, следующая станция — Озерки.
— Да, помню Авдошина, Буй помню, и Комячка перед глазами как сейчас... Светлая память! Золотой был человек.
— Светлая память, — эхом отозвались дамы в пуховиках. Учительница торопливо перекрестилась.
— Мы стали забывать наших героев.
— Ой, да что теперь говорить.
Фрик с губной гармошкой наклонился к плечу Серёжки и доверительно спросил:
— На следующей выходите?
— Где?
— На Озерках.
— Послушайте, может, хоть вы мне что-нибудь объясните?
— Ну, — сказал фрик с гармошкой. — Я вообще не по этой части.
— Зашли на Озерках и выходите тоже на Озерках?
Фрик пожал плечами.
— Всякое в жизни бывает… Так вы выходите или нет?
Серёжка рассеянно приземлился на прежнее место между учительницей и седовласым. Плечи болели от тяжести.
— Золотой человек, — повторял седовласый. — Золотой был человек.
Время поджимало, и Серёжка решился.
— Девушка.
Дамы в пуховиках оглянулись на зов, но тут же охладели, сообразив, что зовут не их.
— Девушка, — вновь позвал Серёжка.
Тургеневская барышня прервала чтение, подняла глаза от книги и вежливо уточнила:
— Вы мне?
— Вам, вам. Вы на какой станции выходите?
Она прохладно ответила:
— Я замужем.
— Э… Нет, вы меня не поняли. Я вовсе не имел в виду ничего такого…
— Ага, — сказала учительница. — Знаем мы всё.
— Я лишь хочу понять, что здесь происходит.
— А что происходит?
— Ну… мы вроде едем, но приезжаем только на Озерки.
— А куда должны? — с подозрением спросила учительница. — Чем Озерки вам плохи?
— Озерки ничем не плохи. Просто мне нужен Просвет.
Охрипший голос в динамиках, всхрапнув, объявил всю ту же станцию. Азиатские студенты рассмеялись и вышли на платформу. Женщина справа взволнованно спросила:
— Не многовато ли их стало?
— Эти китайцы, — сказала учительница, — всех нас завоюют. Вот горе-то.
— Русский с китайцем — братья навек, — твёрдо возразила женщина слева.
— Ничего себе братья. Плюнь — и в китайца попадёшь. Их же, как тараканов, ничто не берёт. А исторически как было? Да совсем не так!
— И всё-таки, — робко встрял Серёжка, — может, стоит обратиться к машинисту?
Втроём они взглянули на него как на редкое неопасное насекомое — с отвращением и любопытством.
— Зачем?
— Но… нужно что-то сделать, хотя бы поговорить…
Женщина слева строго спросила:
— Вы считаете, к машинисту пускают просто так? Захотел и пошёл?
— Ага, ёпт, — буркнул юноша со смартфоном. — Канеш.
— Но мы ведь никуда не едем…
— А и что, что не едем? Кому хуже-то? Ерунду не морозьте! Тепло, спокойно, никто не взрывает. Вам чего надо-то?
— Мне?
— Ну не мне же.
— Я только хочу знать, когда же будет Просвет.
Фрик притормозил у выхода, развернулся, сделал к Серёжке шаг и тихо шепнул:
— Мне вообще надобно на Парнас. Но выхожу на Озерках и вам советую.
— На Парнас? — переспросил Серёжка.
— Больше верьте ему, — отрезала женщина слева. — Всякому известно, что нет никакого Парнаса.
— Как же нет Парнаса?
— А так. Парнаса не существует. Что вы как маленький.
— Но… есть же бумага… вот схема на стене… там написано…
Женщина слева неподдельно разгневалась.
— Мало ли что написано! На заборе тоже много чего написано!
— Вот умеете вы, Любовь Ивановна, — восхитилась женщина справа, — ух!
Голова у Серёжки гудела, как колокол. Он поморщился, зажмурился сильно-сильно, до красных пятен, и открыл глаза лишь потому, что учительница сказала:
— Мужчина, что вы на меня заваливаетесь! Тяжесть какая! Кирпичи там у вас в портфеле?
— Липовый мёд, — придушенно сказал Серёжка. — На шарлотку.
— Глупость какая! В шарлотку липовый мёд не кладут.
— Так зима же…
Мужик с лыжами витиевато выругался, сорвал ушанку и в который раз вытер ею потное, раздухарившееся лицо.
— Етить-разтудыть, в этой стране одна вечная ёбаная зима!
— Что вы такое говорите! — ахнул кто-то из дам. — Тут дети!
— Витенька, — умоляла мама ребёнка, — не выковыривай поролон!
— Приезжайте к нам в Комячку, — невпопад сказал седовласый.
— Дурдом какой-то, — испуганно прошептала девушка, сунула Ремарка в сумку и встала с места. Юноша со смартфоном лениво вытянул ноги в проход.
Так прошло ещё несколько томительных секунд. Затем поезд остановился. Фрик с гармошкой вновь наклонился и загадочно сказал:
— Просвета не будет.
Женщина слева фыркнула.
— Больно нужен нам ваш Просвет.
Фрик с гармошкой вышел на платформу и уверенно двинулся к поезду в сторону Купчино. Тургеневская барышня тоже вышла и засеменила к эскалатору, прижимая к правому боку сумку с Ремарком.
Серёжка разволновался, привстал с места, снова сел, снова встал и рывком вылетел под полукруглый свод гомонящей платформы. Слева высился киоск «Первой полосы», справа — эскалатор.
Он стоял на месте, глупо и тревожно оглядываясь.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Двери за ним закрылись, дамы в пуховиках, одутловатый мужик с лыжами, учительница и юноша на миг дёрнулись и тронулись с места. Шапка-ушанка серым пятнышком мелькнула в окне вагона. Серёжка поправил лямку портфеля, потоптался на месте и повернулся к эскалатору.
Телефон мягко тренькнул. Серёжка сунул руку и вытащил Светкин голос — сердитый, коньячный и окающий:
— Серый, что за дела!
— Свет, — сказал он. — Я пешком пойду.
— От Пионерской? Совсем дурак?
— Да нет же, от Озерков.
Она немного подумала.
— Ты давай уж побыстрее, духовка дымит ужасно.
— Ага, — сказал Серёжка и по-пингвиньи вклинился в толпу у эскалатора.
Толпа усталой шеренгой тянулась вверх.
URL записиС середины декабря воображала сюжет рассказа в жанре абсурда. Никаких фандомов, сплошная сатира, и неожиданно — на русской почве. Наступили каникулы, писала «Камо грядеши», на два вечера прервалась — и на тебе, появился. У него, бедолаги, даже шапки нет, одно название.
Не вычитано и, вероятно, сыро.
Следующая станция — Озерки
Читать, ~ 3000 слов
В шарлотку кладут яйца, сахар, муку и яблоки. Гасим соду уксусом — обязательно! — а там кто во что горазд. Умельцы хвалят шарлотку с клубникой. Язык, говорят, проглотишь, а пальцы облизнёшь.
Зимой хорошо кушать шарлотку с мёдом. От мёда всё человеческое нутро — то бишь сердце, печень, почки и прочие потроха — сразу приходит к гармонии. Тепло как-то становится. Ну, по-людски, я хочу сказать.
Нет, это не я придумала. Умные люди, не шушера... Ой, всё, Серёжка, не начинай.
Так я о чём?
Ты меня слышишь? Алло, Серый! Про мёд услышал? Ли-по-вый. Обязательно липовый и ни в коем случае не гречишный. Липовый мёд, если хороший, — чисто вереск. Сергунь, ты читал Стивенсона? Из вереска напиток… ну и так далее.
Ладно, потом расскажу.
Дальше легче. Выбрал мёд, хочешь — бодяжь с корицей, хочешь с лимоном, хочешь с кардамоном или с гвоздичкой для остроты. Дело вкуса. Алло! Алло!
Я говорю — вкуса! Понимаешь меня?
Серёжка помотал головой, забыв, что Света его не видит. От Светы был только голос — весёлый, играющий, высокий и чуть задыхающийся, с поволжской манерой растягивать «о». У Серёжки не было вкуса, вот смешная Света и надрывалась: милый, хороший, дорогой, тебе бы капельку вкуса — чудо, а не мужик! Он покорно слушал, плечом прижав трубку к уху. Банка с липовым мёдом заняла полпортфеля и больно оттянула плечо.
— Свет, — сказал он трубке, — я в метро спускаюсь, связь сейчас того.
— Про мёд не забыл?
— Да купил я. Липовый, как ты любишь.
— Умница! К семи будешь?
— Да я и раньше буду, ехать всего-ничего.
— От Пионерской едешь? Залезай в последний вагон. Я ставлю греться духовку?
— Ставь.
Он отключился, сунул телефон в карман пальто и поправил лямку портфеля, съехавшую с плеча. Портфель он купил на первом курсе, сразу после зачисления (или всё-таки до?). Пили сколько в тот месяц! Сколько бутылок в портфеле переносили! Сколько учебников водкой залили!.. Отличная кожаная вещь. Шесть лет — бах! — и прошли, как не было. Институт кончился, однокурсники разбежались, три парня в армию загремели, девчонки замуж повыходили, мир сто раз уже поменялся, а вот портфель всё тот же. Ничего ему не делается. Только лямка плоха.
Надо купить другую.
Эскалатор ехал и ехал — ровно, монотонно, медленно. В Москве метро побыстрее, а Питер меланхоличный. Мимо пронёсся бешеный мальчишка в жёлтом пуховике.
— Мужчина с лыжами в ушанке! Держитесь за поручни!
По привычке Серёжка оглянулся — кому это сказали? — и люди на эскалаторе тоже стали оборачиваться, по-гусиному вытягивая шеи. Мужика с лыжами с места не видно. Ушанок тоже не просматривается. Молодые девчонки — волосы, волосы, волосы, дальше бабульки — сплюснутые беретики-блинчики, мужчины к пятидесяти — кепки и седина, и подростки — дурацкие вязаные помпоны. Серёжка на всякий случай схватился за поручень. Тот ехал чуть бодрее эскалатора, оттого рука соскальзывала, и всё тело опасно тянулось вперёд. Серёжка убрал руку с поручня и сунул её в карман.
В метро пахло подземным миром, но не аидовым, а другим — тем, где влажная темень золотится жёлтыми моргающими лампами, полукруглый свод подпирает землю, электрическая прохлада забивается в лёгкие, как в холщовый мешок. В метро Серёжка ездил редко — скакал по маршруткам, по трамваям, по плиточным тротуарам (никогда не наступай на стыки). Если едешь в трамвае, Питер кажется похожим на пса: жмётся мокрым носом к стеклу, отряхивается серыми брызгами, пахнет дождём и шерстью. Протяни руку и погладь город по холке.
Но не в метро.
В детстве Серёжка был фантазёром. Воображал, что вагон не вагон, а космический корабль. Или, например, Звезда Смерти. Тот же запах электричества, та же ревущая чернота за стеклом. Людские потоки снуют, как лосось на нерест. Человеческие особи бьются цигейковыми боками, по-пингвиньи топчутся у эскалаторов и торопятся, торопятся, торопятся в далёкое никуда. Хотя, если вдуматься, что есть время в метро? Лишь счётчик секунд. Поезд приблизился — и всё обнулилось. Вот уплыла наверх по эскалатору целая пингвинья орда. Ей на смену пришла иная — спустилась с верхотуры, вклиниваясь в людской поток, и спешит рассоваться по вагонам. За окном воет всё тот же чернильный космос. Какое ему дело до нас?
На платформе Серёжка сверился с указателем. С левой стороны поезда шли в сторону Купчино, с правой — на Парнас. Он встал на правую сторону, потоптался у «Первой полосы», высматривая свежий номер «Нэшнл Джиографик», но было лень тянуться за кошельком. До проспекта Просвещения всего две станции, в дороге некогда читать.
Серёжка сверился с часами: ещё только шесть. Конечно, он успеет к семи. Уже в полвосьмого Светка испечёт шарлотку и разрежет пышный пирог на восемь ровных кусков. Первый кусок Серёжка слямзит с тарелки горячим, подует, жадно проглотит, обжигая язык и щёки. Сверху запьёт чаем, густым, багровым, дымным и очень сладким. Света с нежностью скажет: Серый, ты полный псих! И Серёжке понравится хоть для кого-то быть психом.
Подошёл поезд, разок прогудев что-то неразборчивое. Серёжка запоздало вспомнил, что заходить нужно в последний вагон. Он зашел вместе с бабушкой в берете, не заметил её и сел на свободное место в секции с шестью креслами.
— Уступите место, — сурово сказала соседка. Он обвёл её бессмысленным взглядом: блондинка, мелкие капли пота на сероватом лбу, тонкие штопаные губы, привычно обведенные лиловой помадой. Похожая дама вела у него в школе русский язык и часто стучала указкой по грифельной доске.
— Мужчина, вы меня слышите? Бабушке уступите.
Серёжка поднял взгляд, увидел бабушку и мгновенно встал. Бабушка села, благодаря и извиняясь. Берет-блинчик легкомысленно съехал на правый бок. Вагон тронулся, длинно выдохнув, и несколько минут Серёжка, качаясь, бездумно рассматривал туннельную темноту в окне.
Вагон тормознул, двери открылись. Порция пингвинов, упакованных в шубы, пуховики и пальтишки, вывалилась на платформу Удельной, а вместо неё в вагон хлынула другая толпа, пожиже. Серёжка отодвинулся в центр вагона поближе к мужчине с лыжами.
Вон он где, нарушитель в ушанке! А ну и бог с ним.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Двери схлопнулись. Напоследок в вагон успела забежать красивая русоволосая девушка, с виду принцесса из сказок, в лисьей шубке с зелёной сумочкой из кожзама. Мужик с лыжами посмотрел на неё заинтересованно, но без надежды. Серёжка думал о Светке и бегло поглядывал на часы.
На выезде из тоннеля показалась стена, покрытая белой облупившейся краской. За ней — платформа с высоким полукруглым сводом. Бабушка в берете встала, протиснулась мимо Серёжки, поблагодарила и извинилась.
Уф-ф-ф! — снова вздохнул поезд, сбавил скорость и остановился.
— Озерки, — сказал дружелюбно-бесстрастный мужской голос из динамиков.
Двери открылись, бабушка и принцесса в лисьей шубке вышли, другие пассажиры остались на местах. Мужик с лыжами посмотрел вслед принцессе. Глаза у него были, как у бассет-хаунда — печальные, красноватые, с оттянутым нижним веком.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Серёжка вынырнул из забытья и рассеянно глянул вверх. Ослышался. Замотался. Последние три недели в конторе чёрт ногу сломит — все куда-то бегут, спешат со сдачей отчётности, и вроде не Новый год, а шороху — боже мой.
Портфель с липовым мёдом тянул плечо и весил целую тонну. Серёжка с тоской вспомнил Светкины всегдашние увещевания: надо пойти в спортзал.
Мгла за стеклом опять сменилась белой стеной, затем появился свод. Мелькнула красная вывеска киоска «Первая полоса».
— Озерки, — сказал всё тот же голос из динамиков. Серёжка моргнул, недоумённо разглядывая платформу. Тенью шмыгнули из вагона пассажиры, уверенно двигаясь к эскалатору. Усталый дед неспеша волок платяную тележку на колёсиках. Женщины, цокая каблучками, деловито маршировали вперёд.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Сплю, решил Серёжка. Поезд тронулся и вновь нырнул в туннель. Лампы в туннеле помаргивали нервно, потусторонне. Серёжка подивился: неужто я уснул стоя? Уснул, прислонившись вот к этому ржаво-серому поручню, точно я лошадь какая, зебра или антилопа гну?
Он растерянно огляделся, останавливая взгляд на пассажирах. Ничего необычного. Две дамы в пуховиках вполголоса переговаривались. Измочаленная мама уговаривала ребёнка не лезть с ногами на сиденье. Тургеневская девушка читала книгу в мягкой обложке. Юноша рядом с ней играл на смартфоне в игрушку вроде тетриса, но подзеркаливал, то и дело отводя глаза. Серёжка тоже вгляделся в книгу и выхватил со страницы несколько строк: что-то про французские отели, Равика и женщину на чемоданах.
Ремарк, подумал Серёжка. Света тоже любит «Триумфальную арку».
Место рядом с учительницей пустовало. Серёжка зачем-то сел, слегка потеснив импозантного господина в драповом пальто.
Поезд притормозил, и в третий раз под потолком сказали:
— Озерки.
Сквозь мутное оконное стекло Серёжка увидел всю ту же станцию, тот же красный всполох «Первой полосы» и тот же эскалатор в отдалении.
— Простите, — обратился он к учительнице. — Сейчас какая станция?
— Озерки.
— А какая была до этого?
Учительница взглянула на него недоумённо, отвернулась и достала из сумки газету «Метро». Из кармана она выудила очки для чтения и нацепила их на тонкий крючковатый нос.
Нет, происходящее решительно не похоже на сон. Серёжка ущипнул себя за руку, но это не помогло. Проверил часы — было уже шесть двадцать. Чертовщина какая-то. Сбитый с толку, он дождался следующей станции и спросил уже громче:
— Какая сейчас станция?
Тургеневская девушка оторвалась от книжки, а юноша — от смартфона. Седовласый мужчина поёжился. Учительница строго посмотрела на Серёжку из-под очков.
— Мужчина, вы что, не слышите? Только что объявили Озерки.
— Но предыдущая станция…
— Что предыдущая станция?
Сбитый с толку, он открыл рот и закрыл. Мужик с лыжами взглянул на Серёжку озадаченно, сдвинул в сторону ушанку и почесал багровый, собранный в гармошку лоб.
— Мне показалось, предыдущая станция тоже была Озерки.
— Извините, что?
— Я говорю, Озерки. Та станция была Озерки. И до неё тоже Озерки. И следующая...
Голос под потолком благожелательно подтвердил:
— Следующая станция — Озерки.
— Вот! — воскликнул Серёжка. — Я об этом!
Седовласый мужчина отодвинулся ещё дальше. В вагон влетела стайка азиатских студентов — юрких, маленьких, увлечённо щебечущих что-то своё. Двери закрылись.
— Странно как-то…
— Мужчина, — сказала учительница. — Вы пьяный?
— Я не пьяный.
— Вы мешаете другим.
— Послушайте, — рассердился Серёжка, — я абсолютно трезвый. Могу дыхнуть, если вам хочется.
— Не смейте на меня дышать!
Мужик в ушанке чуть лыжи не уронил. Азиатские студенты шушукались, ни на что не обращая внимания.
Разражаясь, Серёжка потерпел ещё две минуты. Он встал с места, взялся за поручень и, близоруко щурясь, стал рассматривать схему метро. Он сам не знал, что надеется там увидеть. Не может быть, чтоб одна станция дублировалась пять раз подряд. К северу от центра по синей ветке Серёжка не нашёл на схеме ничего подозрительного. Невский проспект, Горьковская, Петроградская, Чёрная речка, Пионерская, Удельная…
— Озерки.
Пфффф! — открылись двери, кто-то зашёл, кто-то вышел. Учительница с газетой «Метро» вновь не выказала удивления, тургеневская девушка всё так же читала книгу, юноша со смартфоном играл, маленький мальчик увлечённо ковырял сиденье.
За спиной пророкотала губная гармошка. Серёжка вздрогнул. В вагон, улыбаясь, вошёл музыкант, с виду обычный городской фрик, каких в Санкт-Петербурге тысячи, бросил на пол шляпу и молодцевато выдул из губной гармошки незатейливый набор звуков из фильма «Иван Васильевич меняет профессию».
— Кап-кап-кап! — звонко выкрикнул мальчик, ковыряющий сиденье. — Из яс-с-сных глаз Маруси!..
— Витенька, — сказала мама, — не бузи.
— …орожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки…
Перекрикивая гармошку, Серёжка обратился к мужику с лыжами:
— Вам не кажется, это странно?
— А чего тут странного?
— Всё время Озерки да Озерки.
Мужик, отдуваясь, снял ушанку, вытер ею лицо и добродушно ответил:
— Стало быть, так надо.
— Кому надо?
— Всяко кому-то надо.
Фрик убрал губную гармошку в карман, поднял шляпу с пола и сдул с неё пыль. Дамы в пуховиках оживились.
— А чего хотели-то? Ждать-то чего ещё? — заметила дама слева. — Допрыгались, называется. Гнать надо было ещё при Горбачёве.
— Кого гнать? — не понял Серёжка.
— Всех надо было гнать! А перво-наперво Ельцина. А теперь посмотри на них. Кто, спрашивается, виноват?
— Да, — поддержала дама справа. — Вы, Любовь Ивановна, исключительно правильные вещи говорите.
— Так то молодёжь, — вмешалась учительница с лиловыми губами. — А поживёшь с наше? Разве удивишься?
— Ничему не удивишься.
— Вот.
Мужик с лыжами, засопев, снова надел ушанку. Капля пота скатилась по его багровой, лаково-блестящей щеке.
Чернота за окном завораживала, дробилась редкими всполохами жёлтого полосатого света, глаза от него уставали, а мысли шли вразброд. Серёжка моргнул.
— Что-то я не понял.
— А вы и не поймёте, — раздражённо отозвалась учительница. — Пить надо меньше. Вся страна пьёт.
— Да всем известно, кому оно надо, — сказала женщина слева.
— Кому?
— Вы не знаете?
— Нет.
— Америке, конечно. А почему, вы думаете, всё на тормозах спускается? То-то же.
Юноша со смартфоном оторвался от игры и взглянул на даму бессмысленно, как окунь из ведра.
— Да-да, — вмешалась дама справа. — Умеете вы, Любовь Ивановна, прям не в бровь, а в глаз!
— А что я? Зря, что ли, это самое в парторганизациях? Наша закалка — она ого-го, если хотите знать.
— Что правда, то правда.
— Да, — сказал мужик с лыжами. — Во дела.
Поезд вновь сбавил скорость. Красная вывеска «Первой полосы» уже привычно мелькнула за стеклом. Серёжка дождался, когда голос объявит станцию Озерки, посмотрел на часы (шесть тридцать) и вмешался:
— Есть какой-то тоннель, который ходит по кругу, так?
Все замолчали. Мужик в ушанке, кряхтя, примостил лыжи к табличке «Не прислоняться».
— Чего в этих тоннелях только нет, — посетовала дама слева. — Мы в студенчестве ходили инспектировать станционных смотрителей в городе Буй. Это в Костромской области серьёзная железнодорожная станция, ну и город, конечно, немаленький, тысяч двадцать жителей. Хотя тут, в Петербурге, никто про город Буй и не знает.
— Как же не знают! — подал голос седовласый мужчина в драповом пальто. — Как же город Буй не знать!
— Так вы знаете?
— Я вам такую вещь скажу: вы вот помните героя Советского Союза Авдошина?
— Авдошина?
— Авдошина Александра Ивановича, — горячо сказал седовласый. — Командир зенитно-пехотного отделения, ветеран войны. Сосед мой по лестничной площадке в Комячке. Ну, в республике Коми то есть. Так вот он — из города Буя. Как же город Буй-то не знать!
— Осторожно, двери закрываются, следующая станция — Озерки.
— Да, помню Авдошина, Буй помню, и Комячка перед глазами как сейчас... Светлая память! Золотой был человек.
— Светлая память, — эхом отозвались дамы в пуховиках. Учительница торопливо перекрестилась.
— Мы стали забывать наших героев.
— Ой, да что теперь говорить.
Фрик с губной гармошкой наклонился к плечу Серёжки и доверительно спросил:
— На следующей выходите?
— Где?
— На Озерках.
— Послушайте, может, хоть вы мне что-нибудь объясните?
— Ну, — сказал фрик с гармошкой. — Я вообще не по этой части.
— Зашли на Озерках и выходите тоже на Озерках?
Фрик пожал плечами.
— Всякое в жизни бывает… Так вы выходите или нет?
Серёжка рассеянно приземлился на прежнее место между учительницей и седовласым. Плечи болели от тяжести.
— Золотой человек, — повторял седовласый. — Золотой был человек.
Время поджимало, и Серёжка решился.
— Девушка.
Дамы в пуховиках оглянулись на зов, но тут же охладели, сообразив, что зовут не их.
— Девушка, — вновь позвал Серёжка.
Тургеневская барышня прервала чтение, подняла глаза от книги и вежливо уточнила:
— Вы мне?
— Вам, вам. Вы на какой станции выходите?
Она прохладно ответила:
— Я замужем.
— Э… Нет, вы меня не поняли. Я вовсе не имел в виду ничего такого…
— Ага, — сказала учительница. — Знаем мы всё.
— Я лишь хочу понять, что здесь происходит.
— А что происходит?
— Ну… мы вроде едем, но приезжаем только на Озерки.
— А куда должны? — с подозрением спросила учительница. — Чем Озерки вам плохи?
— Озерки ничем не плохи. Просто мне нужен Просвет.
Охрипший голос в динамиках, всхрапнув, объявил всю ту же станцию. Азиатские студенты рассмеялись и вышли на платформу. Женщина справа взволнованно спросила:
— Не многовато ли их стало?
— Эти китайцы, — сказала учительница, — всех нас завоюют. Вот горе-то.
— Русский с китайцем — братья навек, — твёрдо возразила женщина слева.
— Ничего себе братья. Плюнь — и в китайца попадёшь. Их же, как тараканов, ничто не берёт. А исторически как было? Да совсем не так!
— И всё-таки, — робко встрял Серёжка, — может, стоит обратиться к машинисту?
Втроём они взглянули на него как на редкое неопасное насекомое — с отвращением и любопытством.
— Зачем?
— Но… нужно что-то сделать, хотя бы поговорить…
Женщина слева строго спросила:
— Вы считаете, к машинисту пускают просто так? Захотел и пошёл?
— Ага, ёпт, — буркнул юноша со смартфоном. — Канеш.
— Но мы ведь никуда не едем…
— А и что, что не едем? Кому хуже-то? Ерунду не морозьте! Тепло, спокойно, никто не взрывает. Вам чего надо-то?
— Мне?
— Ну не мне же.
— Я только хочу знать, когда же будет Просвет.
Фрик притормозил у выхода, развернулся, сделал к Серёжке шаг и тихо шепнул:
— Мне вообще надобно на Парнас. Но выхожу на Озерках и вам советую.
— На Парнас? — переспросил Серёжка.
— Больше верьте ему, — отрезала женщина слева. — Всякому известно, что нет никакого Парнаса.
— Как же нет Парнаса?
— А так. Парнаса не существует. Что вы как маленький.
— Но… есть же бумага… вот схема на стене… там написано…
Женщина слева неподдельно разгневалась.
— Мало ли что написано! На заборе тоже много чего написано!
— Вот умеете вы, Любовь Ивановна, — восхитилась женщина справа, — ух!
Голова у Серёжки гудела, как колокол. Он поморщился, зажмурился сильно-сильно, до красных пятен, и открыл глаза лишь потому, что учительница сказала:
— Мужчина, что вы на меня заваливаетесь! Тяжесть какая! Кирпичи там у вас в портфеле?
— Липовый мёд, — придушенно сказал Серёжка. — На шарлотку.
— Глупость какая! В шарлотку липовый мёд не кладут.
— Так зима же…
Мужик с лыжами витиевато выругался, сорвал ушанку и в который раз вытер ею потное, раздухарившееся лицо.
— Етить-разтудыть, в этой стране одна вечная ёбаная зима!
— Что вы такое говорите! — ахнул кто-то из дам. — Тут дети!
— Витенька, — умоляла мама ребёнка, — не выковыривай поролон!
— Приезжайте к нам в Комячку, — невпопад сказал седовласый.
— Дурдом какой-то, — испуганно прошептала девушка, сунула Ремарка в сумку и встала с места. Юноша со смартфоном лениво вытянул ноги в проход.
Так прошло ещё несколько томительных секунд. Затем поезд остановился. Фрик с гармошкой вновь наклонился и загадочно сказал:
— Просвета не будет.
Женщина слева фыркнула.
— Больно нужен нам ваш Просвет.
Фрик с гармошкой вышел на платформу и уверенно двинулся к поезду в сторону Купчино. Тургеневская барышня тоже вышла и засеменила к эскалатору, прижимая к правому боку сумку с Ремарком.
Серёжка разволновался, привстал с места, снова сел, снова встал и рывком вылетел под полукруглый свод гомонящей платформы. Слева высился киоск «Первой полосы», справа — эскалатор.
Он стоял на месте, глупо и тревожно оглядываясь.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Озерки.
Двери за ним закрылись, дамы в пуховиках, одутловатый мужик с лыжами, учительница и юноша на миг дёрнулись и тронулись с места. Шапка-ушанка серым пятнышком мелькнула в окне вагона. Серёжка поправил лямку портфеля, потоптался на месте и повернулся к эскалатору.
Телефон мягко тренькнул. Серёжка сунул руку и вытащил Светкин голос — сердитый, коньячный и окающий:
— Серый, что за дела!
— Свет, — сказал он. — Я пешком пойду.
— От Пионерской? Совсем дурак?
— Да нет же, от Озерков.
Она немного подумала.
— Ты давай уж побыстрее, духовка дымит ужасно.
— Ага, — сказал Серёжка и по-пингвиньи вклинился в толпу у эскалатора.
Толпа усталой шеренгой тянулась вверх.