Запрет на «пропаганду» бесит меня потому, что теперь я не смогу спокойно написать фразу типа «Йонси и его бойфренд выпустили новый альбом» в журнале «Русский Репортер», потому что журнал читают несовершеннолетние. «Пропагандой», согласно закону (если учесть практику его применения в регионах), будет считаться любое упоминание гомосексуальности как нормального явления.

И тут возникает еще один когнитивный диссонанс: наука как раз и говорит, что гомосексуальность – нормальное явление (это не девиация, а значит – норма, вариант нормы). Депутаты же, видимо, воспринимают понятие «норма» через призму обывательских представлений. То есть ученых, психотерапевтов и просто образованных людей депутаты ставят в положение Джордано Бруно: научную правду говорить нельзя из-за торжества обывательских, привычных представлений.

Не говоря уже о том, что увязывание «нормы» и правового преследования в XXI веке выглядит ужасно архаично. В фашистской Германии цыгане, геи, лесбиянки, феминистки, либералы, коммунисты, бездомные, Свидетели Иеговы, алкоголики, сумасшедшие отправлялись в лагеря с нашитыми на робу разноцветными треугольниками из-за того, что не соответствовали «норме». Поэтому розовый треугольник – символ ЛГБТ-движения. Фактически он отсылает всех гомофобов к историческому опыту, который они повторяют своей ненавистью. Впрочем, гомосексуальные мужчины преследовались и до, и после Гитлера. В свободной Веймарской республике добровольные сексуальные связи между мужчинами были заново криминализованы под влиянием именно тех, кто говорил об опасности «пропаганды» среди молодежи, что лишь доказывает – ход мыслей у консервативно настроенных людей всегда один и тот же: неважно, Средние века на дворе или эра «Apple». И все-таки для правового поля отсылка к «нормальности» – это архаика.

В мире искусства выход за пределы нормальности никогда не считалось преступлением: наоборот, все гении преступали норму, нарушали каноны, изобретали новое. Даже сейчас в свете обсуждения закона о «пропаганде» слышны заявления: «Ну, это деятели искусства – им можно». Вероятно, имеются в виду лосины Николая Баскова. Но дело в том, что свобода – это чуть больше, чем лосины. Свобода – это если бы условный Николай Басков рассказывал журналу «7 дней» о том, как он со своим бойфрендом готовит вегетарианскую лазанью и почему они решили стать вегетарианцами. Например, как исландский музыкант Йонси и его друг Алекс.

Конечно, у российской музыки и ее освещения закон ничего не отнимет: у нас и так нет открытых геев и лесбиянок в музыке. А те, про кого все догадываются, тщательно скрывают свою личную жизнь, прячутся от поклонников и журналистов, как от дикой, жестокой толпы. Сейчас закон лишний раз показал им, что в России невозможен coming out ни в каком виде. Рики Мартин прежде чем признаться в том, что он гомосексуален, десять лет перешучивался с журналистами, заявляя то о своей бисексуальности, то о сексуальном вольнодумстве в духе «у нас свободная страна». В России со звездами невозможны даже такие разговоры. Хотя фактически они повторяют те же схемы, что и западные: рожают детей от суррогатных матерей, заключают фиктивные браки, поют об однополой любви. Но все это покрыто глазурью вранья с обходительными формулировками типа «мой любимый человек». И это лицемерие выдается за норму приличия: мол, мы не говорим на публику о своей личной жизни, ах, это так некрасиво. Но есть разница: не говорить о своей личной жизни или стесняться ее. И более того, бояться за своих близких в случае, если о них узнают.

Негласные правила запечатывания личного переносятся и на гетеросексуальных знаменитостей, которые считают достойным показывать свою личную жизнь исключительно в прилизанном, отфотошопленном варианте. Любые откровения считаются чем-то постыдным: это «сор из избы», «нижнее белье», «желтизна». В результате по-настоящему личной информацией – о детстве, о страхах, о переживаниях, о влюбленностях – не делится никто. «Желтая пресса» удовлетворяется фотографиями звездных нарядов, причесок и прочих фасадов, а «приличная» считает ниже своего достоинства спросить у музыканта о его отношениях.

На Западе не так. Там тоже есть таблоиды с фотографиями причесок и туалетов, но у подлинного «личного» там исторически более высокий статус. Крис Мартин и Гвинет Пэлтроу не скрывают, что их роман возник на почве переживаний Гвинет о смерти ее отца: Крис помог ей пережить это. В России вынести подобное на публику будет считаться дурным тоном. Не потому, что пара сделала что-то плохое, а потому что общество не видит пользы в том, чтобы рассказывать о личном опыте. Мимо нас в XX столетии прошел не только целый век развития зарубежной философии, но и его отголоски в массовой культуре. Известный лозунг «личное – это политическое» нам нужно объяснять на пальцах. «Постельная демонстрация» Джона Леннона и Йоко Оно против войны во Вьетнаме на Западе известна почти каждому, это часть массовой культуры. У нас же она если кому и знакома, то проходит по разряду дурацкого поведения позднего Леннона, сбитого с толку японкой, которая развалила «The Beatles». Даже в этой истории мы по-советски видим драму столкновения личного и общественного: мол, из-за любви Леннона мир лишился гениальной группы. Как будто любовь и творчество – это не равноценные и взаимосвязанные части одной и той же частной жизни. И как будто если бы Джон Леннон не был таким, каким он был – идеалистичным, независимым, своенравным, демонстративным, то «The Beatles» стали бы теми, кем стали. Вытеснение личного, его противопоставление общественному как более важному, есть свойство тоталитарного сознания и тоталитарного общества. Поэтому нам «неинтересно» ничего про гомосексуальность наших музыкантов: это их личное дело, а значит, не имеет никакого значения. Между тем в искусстве только личное и имеет значение.

Мое любимое интервью c Йонси, опубликованное исландской газетой «Grapevine», это разговор музыканта с нью-йоркским композитором Нико Мули, с которым они вместе сделали альбом «Go» в 2010 году. Оба музыканта – гомосексуалы, и часть их беседы целиком посвящена тому, как гомосексуальность повлияла на их жизнь и творчество. Я бы хотела, чтобы подобный разговор – спокойный, глубокий и психологичный – был когда-нибудь возможен и на страницах российских изданий с российскими музыкантами. Может, тогда и с музыкой здесь стало бы получше.